– А ты придешь, Фиби?

– Извини. У меня кружок филателистов, – вздохнула она и добавила восторженный постскриптум: – Шампанское? Пикник на реке? Естественно, приду – дура ты, что ли? Держите меня семеро.

Остаток дня мы провели в напряженном молчании. Когда мама отошла поплавать, я спросила сестру, откуда в ней столько рвения защитить докторскую диссертацию по стервозности.

– Да меня тошнит вечно быть душкой. Ожидать от жизни, что она будет к тебе добра, – все равно что рассчитывать, будто акула тебя не съест, потому что ты веган.

Я погладила ее по руке:

– Но ты же была такая оптимистка. Такая вся Поллианна. Что произошло?

– Ой, я по-прежнему полна оптимизма – время от времени. Оптимизм проблем не решает, зато от него столько народу бесится, что оно того стоит, – гоготнула сестрица. Тревожный симптом.

Когда, в свою очередь, купаться ушла сестра, мама выпалила, что Фиби стала до того несносной, что ее и буддист бы укокошил не сходя с места.

– Ей надо принимать больше гормонозаменителей. В таком состоянии от нее можно весь Хэмпшир отапливать.

Выходной получился такой, что впору брать выходной. Мы разошлись спать до того, как подали кофе без кофеина, и выехали неожиданно рано – сразу после завтрака повышенной полезности и богатого на отруби. По дороге в Лондон я подумала, что лучше всего иметь дальних родственников, – и чем они дальше, тем лучше.

* * *

«Осторожнее с желаниями – они иногда сбываются» – величайшая ложь. Я желаю голого Джонни Деппа и не представляю, что может быть лучше. Ну, если только Хью Джекмен в шоколаде на десерт. Я желала себе счастливой семейной жизни. И поэтому буколическая картина, встретившая меня в доме Джереми в Мэйфере тем субботним утром, подняла мне настроение. Вероника удивилась моему приезду – я прибыла на восемь часов раньше, – но тем не менее приветствовала меня с радостью: «Вот так приятный сюрприз!» Одаряя меня улыбкой, она вся походила на пухлую мягкую подушку.

Вероника пригласила меня в уютную гостиную – на «выпивняшки». С недавнего времени она полюбила добавлять ко всему «няшки»: «выпивняшки», «ужиняшки», «рождествняшки».

Гостиную уже украсили к Рождеству, по ней плавала классическая музыка, разносился дух горячего кофе и сладких пирожков. Джереми с Мерлином сидели рука об руку на диване, а вокруг них скакал, щелкая затвором и вспышкой, фотограф. Джереми, увидев меня, рассмеялся.

– Ой, Люси. Весь секрет насмарку. Придется сознаться: я – тайный сентименталист. Только никому не говори! Хочу пару фотокарточек на рабочий стол. Я так горжусь Мерлином. И хочу сотни ваших фотографий – за все годы, что я упустил, – добавил он, втягивая меня в семейный портрет.

Я уселась меж двух мужчин моей жизни и почувствовала себя закладкой в книге счастья.

– Ты как, дорогой? – спросила я у Мерлина, целуя его в щеку.

– У Меня Все Совершенно Прекрасно, – ответил Мерлин, произнося каждое слово с большой буквы.

– И впереди у нас все совершенно прекрасно! – сказал Джереми, беря нас за руки, и я снова пережила эйфорию подчинения. Мне для полного счастья больше ничего и не надо было. Довольство зудело в крови и было таким осязаемым, что даже пугало.

Мама с сестрой пообещали на день Рождества закопать топор войны, но чуяло мое сердце, что ямку они вырыли неглубокую, а рядом положили лопату. Сейчас же у меня был другой семейный очаг, у которого я могла согреться.

Я сжала руку Джереми в ответ.

– Впереди у нас все совершенно прекрасно, – подхватила я. – Совершеннопрекрасняшки.

Допуск в салон первого класса в самолете – третье в списке самого прекрасного после увеличения груди на два размера и вторичной влюбленности в отца собственного ребенка. Переложить часть ответственности за Мерлина на чьи-то плечи – будто банковская ошибка в мою пользу. Рождество, Новый год и январь в смысле погоды были так же невзрачны, как «Грозовой перевал», и холоднее Пиповой Эстеллы[117], но мне было вполне уютно.

12 февраля было обведено у меня в календаре кружком – Торговая палата Западной Англии устраивала банкет, где Джереми предстояло быть главой торжества. Счастливо угнездившись у него под боком, я последние шесть недель практически не разговаривала со своим враждующим семейством, но надеялась, что оно явится отпраздновать успехи Джереми.

Его лосьон после бритья проник в бар палаты общин первым. Я обернулась и увидела, как Джереми направляется ко мне, как бы скользя на незримых беговых лыжах. Шикарный костюм, идеально повязанный галстук, безупречная стрижка – ничего удивительного, что пресса окрестила его «Черно-бурым лисом». Мозговитый, властный, харизматичный – вылитый Кэри Грант или даже Клинтон, шаловливый, но милый. Он поцеловал мне руку, блеснув отполированными до фарфорового блеска ногтями.

– А где Мерлин? – спросила я, заглядывая ему за плечо. – Он мне сказал, что ты его заберешь из школы.

– А мне он сказал, что ты заберешь. – Джереми поцокал языком. – Ну и ну. Пожалуйста, не говори мне, что он опять удрал. Только не сегодня, – медоточивейше вздохнул он.

Рука об руку мы прошествовали по мятно-зеленому мраморному полу и отделанной дубом лестнице на террасу. Люди, как обычно, пожимали Джереми руку и хлопали его по спине – в знак уважения к его метеорному взлету в коалиции.

Губы-то я растягивать в улыбке кое-как могла, но в голове у меня был сумбур. Что на сей раз стряслось с Мерлином? Ясно одно: я породила мыльную оперу. Сердце выстукивало панические ритмы. Не накручивай, убеждала я себя степенно. Но медленный, темный, липкий ужас подкрадывался из глубин моего нутра к горлу, когда бы мой сын ни исчезал из виду. Торжества были в разгаре; знаменитостей сюда, кажется, заказали метрическими тоннами. Я забилась в угол, изо всех сил стараясь подавить звериный страх, охватывавший меня. Вибрируя голосом, я инстинктивно позвонила сначала Фиби (та уже ехала на наш праздник), а потом маме (у той было в разгаре заседание книжного клуба). Несмотря на мою отчужденность в последнее время, обе тут же изменили планы и ринулись обыскивать любимые заведения Мерлина. Я себе все папилляры стерла, тыкая в горячую кнопку с Мерлиновым номером, мысленно заклиная его снять трубку. Набирала и набирала, кажется, пока на указательном пальце не показалась кость. Я нервно заглатывала целую тарелку закусок, проплывшую мимо, когда вдруг завопил телефон. Я приняла звонок, и мне в ухо гавкнул неожиданный голос:

– Весь мир пусть думает обо мне, что я потасканный, спесивый, брошенный выродок...

– Это неправда, Арчи. Еще не весь мир разделил радость твоего общества, – с издевкой ответила я.