скалы окаймляли зеленую долину, усеянную ярко окрашенными храмами и знаменами зеленого и золотого цвета.

На восточном берегу стояли великолепные дома, храмы и множество маленьких беленых зданий, и всё это отливало розовым и золотым, по мере того как солнце отступало за скалы на западе. Я увидела белые навесы на крышах и призадумалась: интересно, что за люди живут там, выше всех прочих горожан?

Улицы, которые шли от реки, были шумными и пыльными, и мы быстро миновали их, стараясь достичь места назначения до наступления темноты. Запах лотоса усилился, когда стал угасать свет. Нехеси спросил у прохожего дорогу к дому писца Нахт-ре. Тот указал на большое здание, стоявшее рядом с одним из величественных храмов на восточном берегу.

Голая девочка открыла большую полированную дверь дома и, моргая, уставилась на трех незнакомцев. Ре-нефер потребовала провести ее к Нахт-ре, своему брату. Но изумленная малышка лишь молча смотрела на нас, приоткрыв рот. И было чему удивляться: перед глазами ребенка предстали египетская дама в грязной пыльной одежде, с ненакрашенным лицом и без всяких украшений, а также высокий чернокожий стражник, с мечом на поясе, но босой и еще одна женщина, явно чужеземка, в платье не по фигуре и с головой, склоненной так низко, что можно было заподозрить, будто она скрывает какое-нибудь уродство вроде заячьей губы.

Маленькая служанка не двинулась с места даже после того, как Ре-нефер повторила просьбу. Тогда Нехеси открыл дверь и сам прошел в большой зал. Хозяин дома завершал дневные дела, на коленях его лежали свитки, а возле ног сидели помощники. Он с недоумением и страхом воззрился на Нехеси, но потом, увидев Ре-нефер, вскочил, роняя документы, и бросился обнимать сестру.

Когда руки брата обняли ее, Ре-нефер заплакала - это не были слезы облегчения и радости от воссоединения с семьей, но горькие рыдания матери, чей ребенок коварно убит. Ре-нефер буквально завывала на груди у перепуганного брата. А затем она опустилась на колени и дала волю своему горю.

Ужасные звуки привлекли внимание всех, кто находился в доме: поваров и садовников, пекарей и детей, а также его хозяйки. Нахт-ре поднял сестру и уложил ее на свое кресло; слуги принесли ей воды и стали усердно обмахивать веерами. Все взгляды были обращены к Ре-нефер; она взяла брата за руки и рассказала ему заранее приготовленную историю о пережитой трагедии. Она поведала, что ее дом был захвачен варварами, имущество разграблено, родные убиты и вообще вся ее жизнь разрушена. Она рассказывала о бегстве из Сихема, о разыгравшемся на море шторме и о том, как мы добирались в Фивы. Когда Нахт-ре спросил ее о муже, она ответила:

- Он умер. И мой сын тоже! - И снова разразилась слезами.

Женщины присоединились к ее плачу, открывая траурную церемонию, а у меня по спине пополз холодок.

Брат снова обнял Ре-нефер, и она продолжила свою повесть.

- Нехеси - мой спаситель, - сказала она, указывая на телохранителя, который стоял рядом со мной. - Я должна была умереть, но его сильная рука и мудрость избавили меня от гибели. Он вывел меня из Ханаана, меня и вот эту молодую женщину, которая была супругой моего сына и которая носит во чреве моего внука.

При этих словах все взгляды обратились к моему животу, и я невольно прикрыла его руками, защищая ребенка.

Мне всё это представление показалось довольно глупым. Я знала на египетском языке не слишком много слов, которым научил меня возлюбленный: названия частей тела, неба и солнца, заката и восхода, хлеба, вина и воды. Ну и еще я знала слова любви.

Но египтяне - люди весьма артистичные, и благодаря их богатой мимике и оживленной жестикуляции я достаточно хорошо понимала развитие истории. Я смотрела в лицо Ре-нефер и догадывалась, какие новости ей сообщают: их отец скончался, младший брат был далеко, а любимая подруга (или сестра?) умерла в родах.

Еще я поняла, что Нахт-ре сделался таким же преуспевающим человеком, как и прежде их отец.

Я стояла у двери всеми забытая, пока не потеряла сознание. Очнулась я некоторое время спустя, в темноте, на приятно пахнущей постели на полу, рядом с кроватью, на которой мирно спала Ре-нефер. Вероятно, все остальные тоже спали. Тишина была такой глубокой, что если бы я сама не прошла днем к дому по шумным городским улицам, то подумала бы, что нахожусь посреди пустынного луга или где-нибудь на вершине горы.

Птица нарушила тишину, и я попыталась уловить мелодию в ее диком пении. Ну и чудеса: прежде я никогда не слышала, чтобы птицы пели ночью. На мгновение я забыла обо всем, кроме этого пения птицы в свете неполной луны, и чуть не улыбнулась. Но в следующий миг вдруг почувствовала легкое прикосновение к пальцам. Я вскочила на ноги и хотела крикнуть, но вспомнила про меч Нехеси и сдержала возглас. Маленькая тень двигалась по кругу вокруг меня. Птица всё еще пела, но теперь она, казалось, насмехалась над моей мимолетной радостью.

Я с ужасом наблюдала, как чья-то тень метнулась к кровати Ре-нефер, а затем исчезла. Я всматривалась в темноту так, что заболели глаза, и вдруг почувствовала, что плачу: я горько оплакивала своего возлюбленного, причиной смерти которого невольно стала. Я обхватила плечи руками, испытывая жалость к себе, одинокой и потерянной в чужой земле. У меня невольно вырвалось рыдание, и Ре-нефер пошевелилась.

- Что случилось, дитя? - пробормотала она сонным голосом.

- Я боюсь! - ответила я и икнула. - Там кто-то есть!

Свекровь резко села, и тень с кровати прыгнула в мою сторону. Я закрыла лицо и охнула. А Ре-нефер тихо рассмеялась.

- Кошка, - объяснила она. - Это всего лишь кошка. Бастет управляет сердцем дома. Спи. - Она вздохнула и снова легла.

Я тоже легла, но в ту ночь больше не сомкнула глаз. Вскоре в окна - высокие, до потолка, протянувшиеся вдоль стен - начал струиться свет. Когда он заполнил комнату, я стала разглядывать белые стены, наблюдала, как паук плетет в углу свои сети. Я заметила в нишах незнакомых терафимов и потянулась, чтобы коснуться красивой резной ножки кровати, напоминавшей лапу гигантского зверя. Я вдохнула аромат своей постели, сладкий, цветочный и незнакомый. Комната была переполнена изящными корзинами и плетеными ковриками. Целая коллекция флаконов стояла на богато отделанном сундуке рядом с большой стопкой сложенных тканей, которые, как я позже узнала, служили банными полотенцами. Все поверхности здесь были окрашены в яркие цвета.