Над моей головой заворочался обгорелый ствол скорострельной пушки Гочкиса.

— Ваше благородие! — окликнули Северского матросы, назначенные комендорами. — Готовы открыть огонь, как только прикажете!

Северский раздраженно тряхнул головой:

— Да погодите вы! Мимо они бегут, не видно, что ли?

Да, Георгий, правильно. Зачем лезть на рожон? Бегут многоногие жестянки по своим делам — и пусть себе бегут… Вот только, ветерок, предвещающий генеральное сражение, дул мне в лицо особенно бодро.

— Держите гадов на прицеле! — прокричал Северский. — Огонь не открывать, пока не повернут на нас!

Сколько же там было цилиндров?

Я вновь поднес к глазам бинокль.

Девять… Прилично!

— Цилиндры по правой ракушке!

Комендоры «гочкиса» разразились бранью. Я же сломя голову бросился к правому борту.

По западному берегу Стикса, опять же, в миле от корабля, двигала вторая вереница цилиндров. И было в ней не меньше двух десятков механизмов. Нешуточная сила, скажу вам! Казалось, что эти цилиндры спешат навстречу сотоварищам, бегущим по восточному берегу мертвой реки.

Зачем?

В тот момент у меня возникло одно предположение. Я посчитал, что цилиндры собираются взять «Кречет» в кольцо, а затем привести в действие пресловутый «резонансный переход» и отправить броненосец за тридевять земель или еще куда подальше.

Над руслом Стикса взвилась красная сигнальная ракета. Врезалась в обвислое брюхо ползущей с севера тучи и утонула в ее розово-сером чреве. Не успел я толком уразуметь, что могло это означать, как на спардеке заголосили:

— Это штурман! Ребяты! Штурман помощи просит!

Вот оно что! Всем сразу пришло в голову, что цилиндры спешат наперерез отряду Купелина. Неужели жестянки наивно полагают, что смогут расправиться с людьми у нас под носом?

Весть о том, что партизаны возвращаются, мигом облетела «Кречет».

— Купелин! Купелин!!! — заорал каждый, кто только мог.

— Ура! — захрипел, придерживая заштопанное на скорую руку брюхо, рыжеусый матрос Тульский.

— Ура!!! — подхватили на спардеке.

И крик моментально заглушило злое тявканье «гочкиса». Не знаю, приказал ли Северский открыть огонь или матросы проявили своеволие. Но через миг со спардека уже палили оба пулемета, разя направо и налево.

По пустоши заплясали рыжие фонтаны. В бинокль я увидел, что цилиндры отреагировали мгновенно: не меняя ритма движения, они дружно отхлынули в глубь равнины. Было непохоже, что беспорядочный огонь, обрушившийся с броненосца, причинил им хоть какой-нибудь вред.

Я кинулся к трапу, ведущему на спардек, к пулеметным расчетам. Оттуда можно было беспрепятственно наблюдать за происходящим по обе стороны от русла Стикса. На какое-то время стрельба прекратилась. Стало слышно, как Северский надтреснутым голосом поносит на чем свет стоит комендоров.

— …слепота куриная! Погодите — вылечу вас от косоглазия!

А цилиндры тем временем успели отступить на полмили. Я был поражен: они словно зависли на месте, опираясь на тонкие, непрерывно извивающиеся щупальца. В тог момент боевые механизмы «хозяев» как никогда походили на гротескных медуз, дрейфующих под залитой солнцем гладью океана, усамой поверхности. Картина, наблюдаемая мною через окуляры бинокля, надо признаться, завораживала.

Бурое полотно пустоши, рассеченное надвое ветвистым руслом Стикса… Ветер, отгулявши ночь, утихомирился; воздух неестественно прозрачен и равнина просматривается до самого горизонта… Высоко в небе ворочаются грязно-желтые облака, водяной пар в которых смешан с вездесущими частичками пыли…

И чужепланетные создания абсолютно противоестественной с точки зрения земной науки природы… Вот они висят как будто неподвижно, а в следующую секунду совершают филигранную эволюцию и со скоростью лавины устремляются к броненосцу.

Мчат на нас с двух сторон, заключая «Кречет» в своеобразные клеши.

Интересно, каким образом цилиндры координировали совместные действия? Обменивались ли информацией посредством радиоволн или иных излучений? Или, быть может, цилиндрами руководили инстинкты, наподобие тех, что присущи коллективным насекомым, только возведенные в степень иной сложности?

— А-а-а! — завопил Мошонкин, и дымящийся «максим» разразился длинной очередью. Вновь заухал «гочкис», рождая на полотне пустоши воронки с осыпающимися краями. Я привалился к фальшборту, ведя на «мушке» одну из приближающихся железных каракатиц.

Ближе… ближе… ближе…

Передо мной был западный берег Стикса. Через однообразно-плоскую равнину струилась цепь из двадцати цилиндров. То тут, то там вздымались султаны пыли, сверкали искры, высекаемые пулеметными пулями из круглых боков боевых механизмов. Однако цепь не редела. Я тогда понятия не имел, как идут дела на другом берегу, — его щедро поливали из «гочкиса»; я лишь надеялся, что 47-миллиметровые снаряды «жестянкам» уж точно проигнорировать не удастся. Запоздало пришло в голову, что всем, кто стоит рядом с винтовкой в руках, стоило бы оживить еще одну скорострельную пушку: может, от нее было бы больше проку.

Но вот до цилиндров уже можно доплюнуть, и в ход идут винтовки.

Я жал на спусковой крючок, передергивал затвор и снова стрелял. Стрелял, словно в тире. Лишние мысли, слава богу, выветрились из-под черепной коробки. Я оказался целиком и полностью во власти этого требующего изрядной сноровки занятия.

Охнул взрыв такой мощи, что «Кречет» — клянусь Богом! — подпрыгнул на добрых три фута. Столб красного грунта, каменных обломков и пламени пронзил облака, связав воедино небо и землю. На палубы броненосца, нам на головы обрушился ливень из щебня и оплавленных фрагментов боевых механизмов. Вокруг засвистело и залязгало. На несколько непозволительно долгих секунд мы были вынуждены отлепить пальцы от спусковых крючков и гашеток, чтобы прикрыть руками головы.

Думаю, это Мошонкин врезал очередью по одной из глубинных бомб, припрятанных в пустоши. В пылу боя я как-то позабыл об этом козыре в рукаве — о минном заградительном поясе.

После короткой паузы, заполненной свистом падающих с небес обломков и матросскими матюгами, пришел черед яростной пулеметной тираде, и почти сразу же прогремел второй взрыв.

Цепь нападавших разметало. Более того, она поредела чуть ли не наполовину. Красивый строй сломался, механически четкий ритм движения сбился, выверенный порядок атаки превратился в какофонию. Теперь каждый цилиндр бежал сам по себе, но бежал вперед. Бежал на нас.

Цилиндры перемещались быстро; однако не быстрее несущейся галопом лошади. Чем ближе они подбирались к «Кречету», тем чаще их путь пересекался с огненным пунктиром, расплескиваемым стволом «максима». Тем чаще мои пули отыскивали цель в круговерти ржавой пыли, мелькающих щупалец и бочкообразных корпусов.