Комиссар де Кордова ошибался — не протянуть полковнику полгода. Белки его глаз подернулись желтизной. Голос, некогда зычный, увял и стих до шороха, но слова, которые он выговаривает с передышками, по-прежнему несут гибель.

Он так долго приносил жертвы смерти, что она полюбила его и поселилась в нем; она приняла его облик и говорит его устами.

«Нечего там… цацкаться… Всех перебить».

«Да, сеньор».

«И… чтоб никто не ушел… Вы плохо работали в Монтеассоно, Мигель».

«Простите, сеньор».

«Вождя бокаро… привезите мне живьем. Хочу… поглядеть, как он сдохнет».

«Приложим все силы, сеньор».

«Но сперва, чтобы он видел, ты зарежешь его девчонку…»

Мигель служил в рейнджерах, теперь служит дону Антонио. Хороший командир и любит убивать. Он — истинный мачо. Один запах его пота заставляет женщин трепетать от страха и желания.

И это полнокровное воплощение мужской силы охотно и истово служит зловещему воплощению смерти.

Впрочем, так чаще всего и бывает на свете.

«Мигель! Мигель!» — вопит на бегу придурок Чико.

«Заткни пасть, недоносок! Что разорался?! Дон Антонио не велел шуметь».

«Там! там! — Чико тычет пальцем назад, приседая от страха. — Он там, я бою-у-у-усь!..»

Гомон и выкрики у ворот асьенды усиливаются; Мигель замечает, что еще кто-то бежит оттуда опрометью.

Когда Мигель оказывается там, ему тоже становится не по себе.

Это Пабло, Холера-Пабло, убитый в Сан-Фермине.

То, что он грязный, оборванный, едва держится на ногах — это терпимо.

Но он — МЕРТВЫЙ, это видно и ясно с первого взгляда.

«Полковник… где полковник?» — бормочет мертвец, пошатываясь; «хеклер-кох» в отвисшей, изъеденной личинками мух руке качается безжизненно, как грузик на веревочке.

Крестные знамения заставляют его вздрагивать, но он не отступает. Его словно что-то толкает и заставляет идти короткими деревянными шагами.

«Сгинь, уходи! Пошел прочь!»

«Мне нужен полковник… у меня письмо… письмо для полковника…»

Взгляд блуждающих неживых глаз останавливается на Мигеле.

«А, Мигелито… доложи дону Антонио, что я вернулся… дай мне выпить… горло пересохло…»

Протухшая рука рывком вскидывается к горлу, трет его — и кожа сходит клочьями.

«Что тебе надо?!» — Голос Мигеля вздрагивает, но пистолет в руке и бойцы за спиной придают ему уверенности.

«Хочу… умереть… не могу… больно…»

«Это пожалуйста. Умри», — Мигель не успевает поднять оружие; рука Пабло выбрасывается вперед, и «хеклер-кох» выплевывает пулю.

Он жмет и жмет на спуск, рассыпая пули веером; он даже не целится, а как бы разгоняет мух перед собой. Стреляют и по нему — суматошно, беспорядочно; пули вырывают из тела Пабло ошметки плоти, валят наземь, добивают его, лежачего, но терминадос видят, как мертвец, не обращая ни на что внимания, перезаряжает свой пистолет. На лице — ни гнева, ни боли, ни злобы. Он не живет, а действует, как заведенный механизм, и это равнодушие к помехам — ужаснее всего; оно парализует волю.

«Полковник! — хриплый рев прорывается между выстрелами. — Дон Антонио!! Письмо-о-о!..»

Стрельба стихла, бойцы расступились. Нечто, похожее на Пабло, заковыляло к главному зданию асьенды.

Больше никто не осмелился заступить дорогу мертвецу.

Врач, что пользовал дона Антонио, шмыгнул в сторону, едва увидев, кто пришел. Тихо воя, отползла индейская служанка, смазывавшая сеньору язвы на животе.

Но немощный дон Антонио не струсил. У него даже достало сил держать на весу пистолет.

«Пулю в лоб, — пообещал он вошедшему неожиданно окрепшим голосом, — если ты попытаешься…»

«Нет, — выронив „хеклер-кох“, страшилище, все меньше напоминающее человека, разорвало штанину и с хрустом отлепило от бедра конверт. — Вот. Это… вам».

Дону Антонио показалось, что когда покрытый гнусной слизью конверт коснулся его пальцев, между бумагой и пальцами мелькнула колкая, острая искра.

Тот, кто раньше был Холерой-Пабло, рухнул у кровати и стал стремительно изменяться, будто решил наверстать за минуты все то, что должно произойти с человеком в несколько недель после смерти.

«Многоуважаемый дон Антонио Оливейра!

То, что Вы читаете мое послание, означает, что почтальон успешно добрался до Вас. Он Вам хорошо знаком, хотя и выглядит не лучшим образом; что поделать, смерть не красит — в этом Вы можете убедиться, заглянув в зеркало. Обратите внимание на тот очевидный факт, что с приходом покойного Холеры-Пабло боль прошла. Это маленький подарок Вам, образчик моего товара — частица жизни, та, что позволила Холере-Пабло проделать путь до Васта Алегре.

Мне известно, что Вы тяжело больны и, более того, обречены. Наркотики позволят Вам избежать мучений, но метастазы опухоли в Вашем теле развиваются все больше, они растут каждую минуту. Вы могли бы уверенно прожить еще лет 20–25, но в Вашем распоряжении остались считанные месяцы.

На примере Холеры-Пабло Вы убедились в моих возможностях, но Вам неизвестно, НАСКОЛЬКО они велики. А они таковы, что я в состоянии вернуть Вам и здоровье, и будущие годы жизни, которые Вы считаете потерянными.

Моя цена твердая — $10.000.000 банковским переводом, плата после излечения, без аванса. Обдумайте мое предложение и ответьте „да“ или „нет“ не позже, чем через 7 суток после получения письма; помните — время работает против Вас».

«Люди, мы прокляты! мы все прокляты!., надо бежать отсюда! Неотпетый на наши следы наступал, в дом вошел!!.»

«Замолкни, ты, кликуша!!» — Дьего ударом в лицо сбивает крикуна с ног, пинает его, но этим панику не остановишь. Не помогает и то, что смрадные останки Пабло спешно выволокли за ограду, облили бензином и сожгли.

На следующее утро на асьенде недосчитались дюжины мужчин; с ними сбежали их женщины. Кроме того, один выстрелил себе в голову, и удавилась индианка, что прислуживала полковнику; никто не сомневался, что Пабло позвал их за собой в ад. Тотчас возникло поверье — «Пабло будет каждый день кого-то звать, в четный день — двоих, в нечетный — одного». Всем понятно, что Пабло принес приглашение от сатаны; такой видный и жестокий человек, как дон Антонио, непременно будет лично приглашен Рогатым в пекло — такое у Рогатого особое уважение к богатым и немилосердным сеньорам.

Через день исчезло еще десять человек, плюс один вообразил, что слышит из-под пола голос Пабло: «Хосе, я жду тебя, что тянешь?», и в отчаянии решил, что сегодня его очередь, чем надежно подтвердил поверье.

Дальше побеги стали реже, потому что людей на асьенде осталось меньше.