Борис так не думал.

— За явное неповиновение и сопротивление здесь карают, конечно, но за базары в камерах — нет, — вводил в курс дела рыжий. — Колизейским тоже не выгодно из-за пустяков портить бойцов вне арены. Так что пар выпускать позволяют, суки. И объяснять новичкам, что да как, — тоже разрешают. Тут у нас с ними общие цели.

Как это ни странно, но, видимо, все так и было.

— А ты здесь за мать Терезу, чтобы объяснять? — буркнул Борис. — Или за пахана?

Рыжий покачал головой.

— Мамок тут тебе не будет — не надейся. И до настоящего пахана дорасти в колизее трудно. Времени мало, а, мм… ротация большая. Я просто старожил, который продержался здесь дольше других, вот и все.

«Все? Наверное, это не так уж и мало», — решил Борис.

— И как долго ты продержался? — уточнил Борис.

— Шесть групповых боев за плечами, — просто, без похвальбы или рисовки, ответил гладиатор. — Больше таких рекордсменов я пока не встречал.

Слово «рекордсмен» он произнес с тоской и злостью. Помолчал немного, заговорил снова.

— Не знаю, выдержу ли седьмой, — об этом рыжий сказал спокойно и буднично. — Чувствую, что не потяну уже, как раньше. Каждый бой — это новые травмы. Каждая травма уменьшает шансы на победу в последующем бою. Видишь… — Он коснулся шрама на лице. — Или вот. — Гладиатор задрал рубаху. Борис увидел еще три свежих шрама.

— Понятно…

— Георгий, — протянул ему руку гладиатор.

Он подал свою.

— Борис.

Рукопожатие нового знакомого оказалось крепким и хрустким. Такими клешнями только орехи давить. Или чужие шеи ломать на арене.

— Ну, располагайся, что ли, — вполне дружелюбно предложил новый знакомый. — Места вон сколько…

— Да, у вас тут, я смотрю, не тесно.

Рыжий невесело усмехнулся:

— Камеры сейчас не успевают заполнять. Бои — каждую неделю и не по одному разу, а новое мясо поступает все реже.

Мясо… Бориса покоробило. Значит, все они здесь — всего лишь мясо.

— С хорошими бойцами напряженка, — как ни в чем не бывало продолжал Георгий — А публика любит, чтобы на арене друг друга мочили лучшие. За абы что денежку выкладывать никто не станет.

— А ты, Георгий, надо полагать, хороший боец?

— Хочешь проверить? — прищурился рыжий.

Борис не ответил.

— Здесь я с тобой драться не стану, — гладиатор серьезно посмотрел ему в глаза. — И никто не станет.

Ну да, конечно…

— Калечиться раньше времени не хотите?

— Не хотим. И тебя калечить тоже ни к чему. Вот если нас разведут по разным камерам, а потом сведут на арене…

— Такое бывает?

— Бывает. Людей тусуют частенько. Перекидывают из камеры в камеру, чтобы не корешились сильно. Оно колизейным ни к чему.

«Да уж, — решил Борис. — Пожалуй что и в самом деле ни к чему».

На нарах зашевелился и застонал Щерба. Бывший хэд пришел в себя и ошалело потряс разбитой головой. Ничего, жить будет. Пока…

Борис снова повернулся к рыжему.

— За что ты здесь? — спросил он. Просто так. Чтобы хоть о чем-то спросить. Надеясь разговором отогнать невеселые мысли.

— Ипотека, — поморщился Георгий. — Еще до кризисов угораздило влезть в кабалу. Ну а после… Не смог вовремя расплатиться, в общем. Когда пришли забирать — начал сопротивляться. Потом, когда стал тресом, тоже много бузил. В итоге попал сюда. А ты?

— Я… — Борис замялся. В голове звякнул тревожный колокольчик. Признаваться в обществе тресов, что он был охотником за головами, не позволяло элементарное чувство самосохранения. — Я так… По глупости попал.

— Хэдхантер, что ли?

Раскусили?! Борис вдохнул поглубже и приготовился к драке. Пришло время проверить, так ли уж на самом деле узники избегают внутрикамерных разборок. Или для некоторых случаев все же делаются исключения.

Избегали. Драки не последовало.

— Да не тушуйся ты, парень, — хмыкнул Георгий. — Здесь полкамеры бывших пятнистых. Из вас хорошие гладиаторы получаются. По хуторам слабачков не отбирают.

Вот оно как! Борис окинул сокамерников удивленным взглядом. Неужели кто-то из них тоже…

— Тут тебя за хэдхантерское прошлое мочить никто не станет, — заверил Георгий. — А вот на арене — могут запросто.

Рыжий опять улыбнулся. Он вообще слишком часто улыбался для смертника. Правда, от улыбки этой мурашки бежали по коже.

— Но сама по себе смерть — невелика беда.

— Это почему же?

— Быстрая смерть — короткое рабство. Отмучаешься скорее.

О-о-очень глубокомысленно! И главное, жизнеутверждающе как…

— О чем по-настоящему следует жалеть — так это о том, что не смог отомстить. Всем, кому следовало бы. — Георгий бросил ненавидящий взгляд на дверь камеры. Потом взгляд гладиатора потух. Настроение собеседника менялось буквально на глазах.

— Хотя… — отрешенно пробормотал он. — Хотя всем уже не отомстишь. Поздно мстить-то. Тяжело. А иногда и просто неохота.

— Почему? — осторожно спросил Борис.

— Потому что мы все уже слишком… — Георгий наморщил лоб. — Слишком рабы, да. Потому что рабство всюду, и мы пропитаны им насквозь. Все наше общество больно этой заразой давно и неизлечимо.

Дальше Борис слушал молча То ли хандрит рыжий, то ли заговаривается. Может, мужика на арене хорошенько стукнули по голове?

— Но кто-то проживет рабом дольше, кто-то — меньше, — продолжал размышлять вслух Георгий. — Мы вряд ли окажемся в числе первых.

Если это утешение, то слабое. Борис вздохнул. Мрачные мысли, от которых хотелось отвлечься, нахлынули с новой силой. В камере воцарилась гнетущая тишина. Невыносимая, давящая…

— Нет, ну что за жизнь такая, а?! — подал голос Щерба.

— Долбаная жизнь! — в сердцах бросил Борис.

— Жизнь — она просто жизнь, — глухо отозвался Георгий. — Не хорошая и не плохая.

— Долбаная! — упрямо повторил Борис.

— Она такая, какой была всегда, — с философским спокойствием произнес рыжий.

— Ну да? — фыркнул Борис. — Разве всегда были тресы?

Георгий пожал плечами:

— А что изменилось с тех пор, когда их не было? Как вкалывали одни на других, так и продолжают вкалывать. Кто-то пашет, кто-то жиреет. Только иногда это проявляется явственнее и честнее.

— Иногда — это когда?

— Вспомни хотя бы начало кризисов, когда пошли сокращения. Люди цеплялись за работу всеми правдами и неправдами. Свободные… якобы свободные граждане уже тогда перестали быть таковыми. Страх увольнения задавил в них все. Работодатель творил, что хотел, превращая работников в рабов. А ведь тогда законов о трудовых ресурсах еще не придумали. Впрочем, в том обществе, в котором мы жили, и не могло быть иначе.