— Живо, живо! — поторопил другой — долговязый верзила.

И, видимо, для пущего эффекта тронул шокером железные прутья.

Разряд. Искра… Да, эффект — что надо. Впечатляет. Устрашает.

Люди в клетке зашевелились. Начали переходить в камеру.

Впрочем, не все. Щерба повиноваться не желал.

— А пошел-ка ты сам знаешь куда?! — Он смачно и метко харкнул через решетку в долговязого.

Плевок повис на наплечной пластиковой нашивке.

Дубинка колизейного нырнула между прутьев со скоростью змеиного броска. Однако ужалить шокер не успел: Щерба вовремя увернулся, отскочил назад.

И нелепо подпрыгнул, словно наступил на ежа. Дубинка другого охранника достала его с противоположной стороны клетки. Разряд ударил в ногу.

Щерба рухнул на пол. Голова сильно ударилась о железные прутья.

— Ты! — Оплеванный верзила указал шокером на Бориса. — Выноси его…

Шокер качнулся к Щербе. Голова у бедняги кровила. Неловко упал, очень неловко.

— Быстро! — поторопил колизейный.

Хищно блеснули острые шипики электропалицы.

Снова попадаться под такие зубки не хотелось. Борис взвалил Щербу на спину и молча втащил его в камеру.

Эти, в черной форме, умели убеждать…

Они вошли последними. За спиной громыхнули, смыкаясь, двери. Лязгнул замок. Что-то звякнуло с той стороны. Видимо, разжались стальные зубья-клещи. Ну да, так и есть…

Через смотровое окошко Борис увидел, как опустевшая клетка отъезжает от камеры. Охрана тоже отошла.

Узники зашевелились. Кто-то шагнул к новичкам.

— Давай-ка его сюда. — Сильные руки подхватили Щербу.

Невысокий жилистый человек со свежим, незатянувшимся еще шрамом на лице и копной рыжих волос помог уложить бесчувственное тело на свободные нары. Шконки в гладиаторских «номерах» чем-то походили на старые медицинские кушетки — узкие, литые из жесткого пластика с плотной слежалой и протертой «пенкой», брошенной поверху. Такие кроватки не боятся ни времени, ни сырости. И паразиты на таких не заводятся.

Оглядевшись, Борис отметил про себя, что нар здесь гораздо больше, чем людей. Что ж, по крайней мере, за койко-место в камере драться не придется.

В дальнем углу стоял унитаз, отгороженный ширмой. Местная параша, надо полагать. В противоположной стороне, ближе к двери, — прикрученные к полу стол и с полдесятка стульев. Тоже — пластик.

Больше никакой мебели не было.

Окна — только смотровые — те, которые в двери. Но вентиляция неплохая: из зарешеченных отверстий под потолком ощутимо тянуло свежим воздухом. И электрического света, в общем-то, хватало.

Между плафонами в металлической сетке торчали, подобно куцым обрубкам сталактитов, раструбы-распылители водяных брандспойтов. На залитом пластиком полу были проложены желоба и сливы, прикрытые мелкой решеткой. Знакомое дело… Принудительная помывка. Как в тресовозке. Хорошую идею всегда стараются использовать повсеместно.

Имелось в камере и кое-что еще. Борис заметил по углам на потолке тусклые глазки двух подвижных видеокамер под небольшими стеклянными колпаками. Расположены они были таким образом, чтобы не попадать под водяные струи и не очень выделяться в свете ламп.

Борис вздохнул. Ладно, постараемся быть оптимистами. Все-таки эта тюрьма не из самых худших.

— Напрасно твой друг сглупил, — обратился к нему рыжий, кивком указав на Щербу. — Против колизейского шокера с голыми руками не попрешь. Не нужно под него подсовываться без особой причины.

Борис промолчал. И о том, что Щерба ему вроде как не совсем друг, а так… земляк, сослуживец по хэдхантерской группе и лоханувшийся товарищ по несчастью. И о том, что сам он тоже не так давно очухался после разряда.

И о том, что отчаяние свободного, полного радужных надежд человека, в одночасье ставшего тресом, — вполне уважительная, по его мнению, причина, он тоже говорить не стал.

— Хорошо хоть, ошейник не включили — шею не пожгли. Наверное, просто активировать еще не успели. Но это дело нехитрое. В следующий раз могут и включить.

Борис угрюмо слушал незнакомца. Честно говоря, не таких базаров он ожидал от сокамерников в первый день знакомства. Каких угодно, но не таких.

А гладиатор со шрамом на лице продолжал — все громче и настойчивее:

— Здесь умнее нужно быть, — кажется, на этот раз рыжий обращался ко всем новичкам сразу. — Гладиаторский ошейник жжет шею так, что потом головы не повернешь. Разряд шокера вырубает любого бугая, и это тоже чревато…

Рыжий красноречиво скользнул взглядом по разбитой голове Щербы.

— А на арене даже легкая травма, полученная до боев, может стоить жизни.

— Тебе-то какое дело до чужих жизней? — устало вздохнул Борис. Эти странные наставления начинали его раздражать.

— Шкурный интерес, — осклабился рыжий. Во рту у него недоставало нескольких зубов. — Самый что ни на есть шкурный. Не больше и не меньше. Во-первых, у нас тут в почете групповые бои. Трес-файтинг — командный спорт.

Улыбка рыжего стала шире и злее.

— За поединки одиночек сейчас платят неохотно. Публика любит, когда стенка на стенку, камера на камеру, когда много крови и трупов. В таких схватках побеждает обычно та группа, в которой меньше калек.

Ясно. Предположим, ясно…

— А во-вторых? — спросил Борис.

— Во-вторых… — Рыжий перестал улыбаться. — Может быть, когда-нибудь представится случай сцепиться с ними…

Он мотнул головой на дверь камеры.

— Может, получится хотя бы до одного добраться. Тогда тем более нужно быть в форме. И живым нужно быть.

— И вы в это верите? — хмыкнул Борис, обводя взглядом сокамерников. — Что удастся добраться?

— Кто-то верит, кто-то — нет, — ответил за всех рыжий. — Но я скажу так: если не верить — долго здесь не протянешь. Нет стимула держаться. Нет надежды. Незачем выходить на арену раз за разом, драться, снова и снова убивать других. Проще самому подохнуть сразу, в первом же бою.

Какие речи, однако!

— Слушай, а ты не боишься? — спросил Борис.

— Чего?

Борис поднял глаза к потолку, указал взглядом на камеры.

— Там, где есть камеры, могут быть и микрофоны.

Рыжий рассмеялся:

— Есть, конечно, а ты как думал? За нами следят и нас слушают круглые сутки. Ну и что с того? Колизейские псы прекрасно понимают, что человек, который попадает сюда, будет мечтать только об одном. А если эта мечта помогает ему злее драться на арене — им это только на руку. Да и вообще… Думаешь, с нами можно сделать что-то худшее, чем уже сделали?