— Но тебя же так хвалили на съезде.

— Мало ли. Хвалили, и сам верил. А вот сейчас глянул — ничего особенного.

— Ну вот что, миленький. Если ты будешь нытиком, я тебя разлюблю, и немедленно. Терпеть не могу нытиков. — Она улыбнулась: — Говоришь, что из твоей работы может получиться пшик?

— Может, Валя.

— Но ведь может и не пшик? Это ведь тоже возможно?

— Возможно.

— Ну, вот и держись. И не смей распускаться! Жизнь на этом и держится…

— Да ты философ, Валя.

— А ты как думал, миленький?

Он вздохнул:

— Ты молодчина. Господи, до чего ж ты необычная, Валя, а ведь я к тебе привык. Мне хотелось бы быть здесь и днем и ночью… — Он улыбнулся: — Не сказать ли жене, что у меня появились ночные работы по лингвистике…

— Смотри! — погрозила Валя пальцем. — Жена выгонит из дому!

Оба рассмеялись.

Он опять вздохнул, но уже свободнее:

— Ты права, ты совершенно права. Доклад нужно провести с блеском… Взялся за гуж — тяни. Верно?

Она весело сказала:

— И классиков можно к этому случаю вспомнить.

— Кого, например?

— А хоть Шекспира, миленький… Он очень славно на этот счет говорит.

— И что же он говорит?

— Поэт — а не знаешь?

— Не знаю.

— А говорит он так: и кто король с лица, тот и король на деле!

— Я понял, Валя.

— Вот то-то. Держись и гляди королем.

Корнеев стал собираться на доклад. Валя аккуратно сложила ему листки и, сияя улыбкой, говорила:

— А я вот всегда радуюсь… Живу себе в этом номере уже три дня, как на острове. И радуюсь! Никто даже не подозревает, что я в Москве. В этом какая-то прелесть, верно?.. Спущусь в буфет, куплю еды и опять в номер. И… жду твоих шагов!

— Тебе нравится здесь?

— Очень.

— Слава богу. Я все боюсь, что ты заскучаешь.

Валя вдруг встрепенулась:

— А я хочу с тобой на доклад!

— Что ты, Валя!

— Ага, струсил!

— Вовсе нет. Но ведь все думают, что ты в Киеве.

— Кто все?.. Моих знакомых на этом докладе не будет.

— А вдруг?

— Миленький! — рассмеялась Валя. — Зачем думать «а вдруг»? Лучше думать: «А вдруг все будет хорошо!..» Так думать гораздо правильнее.

— Ну разумеется!

Ощущение свежести, бьющего молодого напора и радости передалось и ему.

* * *

После доклада они возвращались в гостиницу пешком и попали под сильный дождь. Валя дурачилась — она была мокрая, хоть выжми, и хохотала над Корнеевым, который все пытался спешить.

— Бегом! — говорил он. — Ну, побежали!

— Да ничего подобного! — смеялась она. — Вовсе не побежали. Не спеши.

— Мы же промокнем…

— Но ведь не простудимся! Ведь весна!

Она таки настояла на своем, и Корнеев тоже промок до нитки. Сначала он был доволен и говорил:

— Слушай, Валя… Я прямо молодею с тобой. А ведь дождь — это действительно прекрасно…

— Не жалеешь, что я на доклад пошла?

— А тебе понравилось?

— Очень. Все с такой жадностью слушали. Ты был в точности как в Киеве. Там тоже был великолепный доклад — а ты весь звенел, когда говорил.

— Да?

— А я люблю, когда мужчина со славой и когда он сражается. Миленький, ты был так хорош! Чудо!

Он улыбался, хоть и прятал улыбку.

— Вот это дождина! — говорил он. — Посмотри, что на асфальте — ручьи, реки настоящие!

Но едва они поднялись в свой номер, сорокалетний поэт-лингвист почувствовал, что этот самый дождина дает себя знать, и довольно сильно. От озноба Корнеев едва мог говорить.

— А сейчас очень приятно горячую ванну!.. Разве нет?! — говорила Валя, открывая кран и пуская шумную, пышущую паром струю.

— Да-д-да…

Ванна наполнялась. Поэт-лингвист мужественно сказал:

— Иди-ди тты первая.

— Да не ломайся, миленький!.. Я ж вижу, что ты еле живой. Боже, как ты дрожишь!

— Я после тебя, — собрав все силы, сказал он.

— Если ты еще хоть секунду будешь вот так трястись, я тебя разлюблю!.. А ну, марш!

Он сделал вид, что покоряется.

— И перестань стучать зубами. Я не могу любить какого-то Щелкунчика! — смеялась Валя.

Он влез в ванну и даже вскрикивал от тепла и ознобистого удовольствия. Валя смеялась, слыша его крики. Она переоделась и была сейчас в халате — сидела в кресле и ожидала своей очереди.

— Да! — сказала она на стук в дверь.

Озираясь, вошел юный Чекин.

— Привет, сестричка, — сказал он баском. — Вот ты, оказывается, где!

У него был довольно нелепый, всклокоченный вид, и притом он беспрерывно озирался. Валя захохотала:

— Боже!.. На кого ты похож!

— Я еле тебя нашел, — сказал он, прислушиваясь к плеску в ванной.

— Еще бы. Такой сыщик… Ой, не могу… Ты посмотри, что у тебя за вид!

Поэт-лингвист крикнул из ванной:

— Валя!.. Что там такое?

— Ничего. Брат мой примчался… Грейся, грейся, ничего особенного. — И тут же говорила брату: — Ой, господи, да какой же ты уморительный! Да отдышись немного… Как же ты сумел меня найти?

* * *

А было так. Юный Чекин, разумеется, и не думал искать Валю, однако рубль кончился, а память по рублю осталась. И вот на следующий день он случайно увидел на улице вывеску того самого института.

— Мне везет. Мне черт знает как повезло! — вскрикнул он и тут же кинулся внутрь здания; он быстро шел по коридору, как идут на звук или на запах.

Он отыскал кабинет лингвистики, фамилия была написана — та самая — фамилию он помнил: Корнеев Иван Павлович. Он постучал и вошел к секретарше:

— Где Иван Палыч, не скажете?

— Вам чего? — Секретарша едва взглянула на этого сосунка.

— Мне срочно нужен Иван Палыч.

— Его нет. Он уже дома.

— Дома его нет, — сказал юнец, полагаясь на интуицию и на чуткие нервные ноздри.

— А я говорю: дома.

— Нет.

— Молодой человек!.. Иван Павлович не докладывает своему секретарю, куда он уходит.

И она застучала на пишущей машинке. Плут колебался лишь долю секунды. Он подошел к секретарше и сказал шепотом: