Год спустя, лежа возле остывающего камина в здании Библиотеки, Ханна задавала себе вопрос: могло ли все сложиться иначе? Могла ли она остаться в Вайсвилле? Могла ли забыть грохот выстрела, бешеные глаза Грега, медленно кувыркающуюся в холодном осеннем воздухе гильзу и то, как мозги Тони вылетели ей в лицо? Могла ли она забыть, как страшно, на одной ноте, кричит Дана?

И не находила ответа.

Даже после того, что сделала сама.

До самой смерти – не находила ответа.

* * *

Вернувшись из Рейстера с добычей, Ханна наконец-то навестила родительский дом. Ей было трудно переступить порог, но она пересилила себя и, достав из-под ступеней запасной ключ – он всегда лежал там на всякий случай и вот этот случай настал – открыла двери.

В прихожей и на кухне уже не пахло уютом, воздух сочился гнильцой – под холодильником виднелся коричневый высохший потек. На журнальном столике в гостиной лежали отцовские очки и мамины ключи от машины, на диване возле телевизора так и остались контроллеры от видеоигры Джошуа. Стараясь не приглядываться к деталям – именно они ранили сильнее всего – Ханна прошла к лестнице.

В своей спальне на втором этаже Ханна пробыла ровно столько, сколько понадобилось, чтобы собрать сумку с вещами.

Нарядные блузки и юбки Ханна оставила в шкафу. С собой взяла только самое необходимое, практичное, по принципу – легко выстирать, не жаль выбросить. Белье, футболки, джинсы, кроссовки, теннисные носки. Свитер. Ветровка. Теплый худи – скоро вечера станут совсем холодными.

За зимними вещами можно прийти позже.

В отцовском кабинете пришлось задержаться подольше – она не могла точно вспомнить код сейфа и перебирала комбинации с последними двумя цифрами. В конце концов замок сдался.

Она достала из сейфа пистолет и нераспечатанную коробку патронов, забрала со стола папин блокнот для записей. Мамины украшения Ханна не тронула, они так и остались за стальной дверцей, рядом с пачкой наличных. Тут же лежал жесткий диск и несколько флешек. Диск Ханна не взяла, а флешки бросила в карман сумки. В принципе, если зарядить любой из ноутов от генератора, то их содержимое можно просмотреть.

Из спальни родителей Ханна забрала фото, на котором они были сняты вчетвером год назад в Форт Лодердейле, и, когда она вынимала карточку из рамки, у нее дрожали руки и глаза стали на мокром месте.

Здесь, в доме родителей, она окончательно осознала, что осталась совершенно одна.

Место, где ей теперь предстояло жить, находилось в десяти минутах ходьбы от родительского дома, но расстояние между ними измерялось не милями и не минутами, а словами «совсем» и «навсегда». Здесь оставалось прошлое – папины спиннинги, мамины книги, дрон брата, ее детские куклы, бейсбольная перчатка дяди Джека, ошейник Чака в ящике папиного бюро, грамоты на стенах и портрет прадеда на стене в прихожей – прадед на лошади и с саблей наголо кисти неизвестного мастера начала XIX века. Ее самой уже не было в этом прошлом, как не было и в будущем – все, включая фото семьи, поместилось в одну небольшую сумку.

Когда она шла сюда, то принадлежала только сегодняшнему дню, а сейчас, стоя на веранде, она застряла в воспоминаниях, точно муха, угодившая в паучью сеть. Велосипед у заднего крыльца. Фрисби в траве возле корней молодого клена. Забытое на шезлонге полосатое полотенце – грязное и выцветшее за эти недели.

Вечер спускался на Вайсвилль, и висела над церковью в сиреневых сумерках неправдоподобно большая, желтая, как головка сыра, луна да кружили над привядшими мамиными цветами бражники, и жужжание их крыльев было слышно даже возле бассейна на заднем дворе.

В эту ночь Ханна впервые спала в постели Грега, на его плече. От него исходили сила и спокойствие. Это был ее мужчина, ее муж, ее защитник, и в его объятиях она забывала о том, что впереди у них не жизнь, а только один год. Меньше года.

Утомленная любовью, она спала, и дыхание ее было легким и ровным, почти неслышным. Так спят младенцы, влюбленные и люди, которым нечего терять.

С той ночи прошло почти два месяца.

Сентябрь заканчивался, Вайсвилль уже дважды накрывала осенняя непогода и трава от проливных дождей снова приобрела яркий зеленый цвет, а деревья разукрасило во все оттенки желтого и красного.

Ханну поздно предупредили о том, что Грег собирает Совет и она, опоздав на начало доклада Джессики, не сразу поняла, о чем идет речь.

Джессика, серьезная, с прямой напряженной спиной, сидела во главе стола, поглядывая в бумаги, Грег ходил по комнате, крутя в руках нож для разрезания страниц, Сэм курил у окна, а Клайв писал что-то в блокноте, пока Лиз сосредоточенно, не поднимая глаз на окружающих, полировала коротко остриженные ногти замшевой салфеткой.

– Маловато нас, – констатировал Сэм, выпуская за окно струю дыма.

Кивнув собравшимся, Ханна заняла свое обычное место и приготовилась слушать.

– Не маловато, – возразил Грег. – Давай говорить прямо! Это катастрофа. Десять подтвержденных беременностей на конец сентября. Десять. Такими темпами мы вымрем в ближайшие несколько лет.

– Ты оптимист, – хмыкнул Клайв.

– Мы еще не приняли ни одного новорожденного, – Джессика положила бумаги аккуратной стопкой перед собой. – Да и откуда бы они взялись? Теперь каждый пятиклассник умеет предохраняться, спасибо школьному курсу по контрацепции! Сколько у нас будет патологий при ранних беременностях? Понятия не имею. Сколько выкидышей с последующим бесплодием? Я и предположить боюсь… Какая будет детская смертность? Нет ответа на вопрос. Нам нужно не десять, а минимум сорок беременностей, чтобы поддержать популяцию.

– Ты ведешь учет по половозрелым? – спросил Стаховски.

Джессика кивнула.

– Да. Пятьдесят две готовых к размножению девушки на сегодня. Это помимо беременных. Минимальный возраст – десять лет. Максимальный, как сами понимаете, семнадцать. Троим уже можно не беременеть, четверо под вопросом – семь месяцев до…

Она заглянула в записи.

– Самая младшая – Оливия Браун, девять лет и восемь месяцев. Три месяца, как начались регулы.

– И какие будут предложения? – Грег сел в кресло во главе стола и, потерев лоб ладонью, поморщился, словно от головной боли. – Что будем делать?

Сэм пожал плечами.

– У тебя особого выбора нет, Грег.

Он сделал неопределенное движение кистью, словно подбросил на ладони что-то невидимое.

– Мы о чем говорим? – спросила Ханна. – Вот это все, Джессика… О чем?

Джессика недружелюбно сощурилась.

– Что тебе непонятно?

– Мне не понятно, почему мы говорим не о детях, которых должны защищать и кормить, а о каком-то стаде, в котором собираемся увеличить поголовье…

– Я уже объяснял тебе, Ханна, что детей здесь нет, – произнес Грег устало и сел за стол.