Интерес к подобным историям достиг апогея много лет назад и с тех пор начал убывать.

«Кто знает, что там случилось на самом деле? – писал отец Рии в письме, адресованном в Калгари. – Одно можно сказать точно: Юни Морган не заработала на этом ни цента».

Письмо он писал Рии. Вскоре после приезда в Калгари Уэйн и Рия поженились. В те времена можно было снимать квартиру вместе, только будучи женатыми, а Уэйн и Рия обнаружили, что жить отдельно друг от друга не хотят. И это нежелание сохранилось у них на долгие годы, хотя они обсуждали возможность раздельной жизни, и угрожали ею друг другу, и даже пробовали пожить так – пару раз, недолго.

Уэйн бросил работу в газетах и переключился на телевидение. Много лет подряд его можно было видеть в позднем выпуске новостей – иногда под снегом или дождем и даже на Парламентском холме в Оттаве, – он вел репортаж или пересказывал какие-нибудь слухи. Позже он стал отправляться в разные города за границей и то же самое делал там, а еще позже стал одним из людей, которые сидят перед камерой и обсуждают, что значит та или иная новость и кто именно врет.

(Юни очень полюбила телевизор, но Уэйна ни разу не видела – она терпеть не могла, когда люди просто болтают, и всегда переключалась на другой канал, где что-нибудь происходило.)

Приехав ненадолго в Карстэрс и гуляя по кладбищу – чтобы узнать, кто перебрался туда со времени ее последнего визита, – Рия видит на камне имя Люциллы Флэгг. Ничего страшного – Люцилла на самом деле жива. Это ее муж умер, и Люцилла сразу заказала высечь на камне свое имя и дату рождения, заблаговременно. Так многие делают, потому что резчики по камню дерут за свою работу все больше и больше.

Рия вспоминает шляпы и венки из розовых бутонов, и у нее в душе поднимается нежность к Люцилле, на которую та никогда не ответит такой же нежностью.

Рия и Уэйн прожили вместе уже больше половины жизни. За это время у них родилось трое детей (и перебывало – если считать честно – в пять раз больше любовников на двоих). А теперь – внезапно и удивительно – суматоха, кишение и неопределенное, но радостное ожидание того, что принесет жизнь, начинают утихать, и Рия понимает, что это – знак приближения старости. Сейчас, здесь, на кладбище, она громко говорит вслух: «Я не могу к этому привыкнуть».

Уэйн и Рия навещают Даудов, с которыми в каком-то смысле дружат, и обе пары едут туда, где когда-то была территория старой ярмарки.

Там Рия говорит то же самое.

Домов у реки больше нет. Дом Морганов, дом Монков – все следы давнего, ошибочного поселения исчезли. Зона затопления в пойме реки перешла под контроль Речного управления. Теперь здесь запрещено строить. Просторная территория ярмарки, подстриженный и расчищенный берег – ничего этого больше нет, лишь кое-где торчат прежние старые деревья. Листья на них еще зеленые, но уже придавлены рассыпанным в воздухе влажным золотом. На дворе сентябрьское утро, и до конца века осталось совсем немного.

– Я не могу к этому привыкнуть, – говорит Рия.

Волосы теперь белые у всех четверых. Рия стала худой и стремительной, и ее оживленная, игривая манера общения помогает ей в работе – она преподает английский язык иностранцам. Уэйн тоже худой. У него мягкая белая бородка и мягкие манеры. Вне телевизора он похож на тибетского монаха. Перед телекамерой он становится язвительным и даже порой бывает жестоким.

Дауды оба крупные, статные, со свежими лицами и здоровой пухлостью.

Билли Дауд улыбается неукротимости Рии и рассеянно-одобрительно озирается вокруг.

– Время идет вперед, – говорит он.

Он хлопает жену по широкой спине в ответ на тихое ворчание, которого другие двое не слышат. Он говорит ей, что они через минуту поедут домой и она не опоздает к программе, которую смотрит каждый день.

Отец Рии был совершенно прав, когда сказал, что Юни не заработала ни гроша на своем приключении. И касательно Билли Дауда он тоже оказался прав. Когда умерла мать Билли, дела на фабрике пошли плохо, и Билли ее продал. Люди, которые купили фабрику, тоже скоро в свою очередь ее продали, и фабрика закрылась. Теперь в Карстэрсе больше не делают пианино. Билли уехал в Торонто и устроился на работу, – по словам отца Рии, его работа была как-то связана с шизофрениками, наркоманами или христианством.

На самом деле Билли работал в «домах на полпути» и «групповых домах»[17], и Рия с Уэйном это знали. Билли по-прежнему поддерживал особую дружбу с Юни. Когда Беа, сестра Билли, стала пить больше, чем следовало бы, и уже не могла следить за собой, Билли нанял Юни за ней присматривать. (Сам Билли к этому времени вообще перестал пить.)

Когда Беа умерла, Билли унаследовал особняк и устроил там дом для престарелых и инвалидов, не лежачих. Он хотел создать место, где этим людям было бы удобно, где их окружала бы доброта, где были бы для них маленькие радости и развлечения. Он вернулся в Карстэрс и сам стал управлять этим домом.

Он попросил Юни Морган выйти за него замуж.

– Но только чтоб безо всякого такого, вот этого, – сказала Юни.

– О моя дорогая! – воскликнул Билли. – О моя дорогая, милая Юни!

«Милая Лайза! Я пишу, так как до сих пор не поблагодарила тебя за то, что ты тогда съездила в наш бедный старый дом („Малая унылость“ теперь оправдывает свое название!), бросив вызов снежной буре или, во всяком случае, ее последствиям, и за то, что ты рассказала мне об увиденном. И твоего мужа я тоже хочу поблагодарить – за то, что он отвез тебя на снегоходе, и за то, что это он, как я подозреваю, заколотил разбитое окно, преграждая доступ диким зверям и т. п. Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа, не говоря уже о подростках-хулиганах, истребляют[18]. Лайза, я слышала, что ты стала христианкой – это так замечательно! Ты родилась заново? Мне всегда нравилось, как это звучит!

О Лайза, я знаю, что я нудная старуха, но ты и бедняжка Кенни для меня до сих пор все те же хорошенькие загорелые ребятишки, что прятались за деревьями, пугая меня, и с разбегу ныряли в пруд.

Ладнер вовсе не предчувствовал свою смерть накануне операции – или за два дня до нее, я уже не помню точно, когда я тебе звонила. В наши дни мало кто умирает от простого коронарного шунтирования, а Ладнер к тому же вообще не осознавал, что смертен. Он просто тревожился из-за разных мелочей – например, из-за того, что не помнил, перекрыл ли воду. Подобные детали беспокоили его все больше и больше. Это единственное, в чем у него проявлялся возраст. Хотя, я полагаю, вода – не такая уж и мелочь: если бы прорвало трубы, это была бы настоящая катастрофа. Но катастрофа все равно произошла. Я с тех пор только один раз побывала в доме – посмотреть, что там и как, – и странное дело, все это показалось мне естественным. Оно как-то гармонировало со смертью Ладнера – словно так и должно быть. Мне показалось, что неестественно как раз было бы взяться за дело и убраться в доме. Хотя, я полагаю, мне все равно придется это сделать, ну или нанять кого-нибудь. У меня большое искушение: чиркнуть спичкой – и гори оно все огнем, но я полагаю, что в таком случае меня упрячут под замок.