Царских офицеров здесь тоже не любили. Даже бывших. Здесь вообще никого не любили.

Всем троим было ясно, что дело у них одно и то же. Если Геллер зарядил свой пулемет серебряными пулями, то с объектом своих поисков долго разговаривать не намерен.

"Как бы им так осторожно намекнуть, что можно объединиться?" — подумал Геллер.

И тут же заговорил Аристархов.

— Послушай, Геллер… Рихард… Может не стоит тебе по этим местам в одиночку разгуливать? Приставай к нам, погуляем по миру вместе…

Геллер кивнул даже быстрей, нежели того допускали приличия.

Аристархов понимал: брать Геллера в команду, все равно, что попытаться приручить скорпиона. С иной стороны скорпион этот все равно будет ходить где-то рядом. И лучше держать его в поле зрения, нежели налететь на ядовитое жало за каким-то углом.

Геллер размышлял иначе: очевидно, эти двое обладали охранной грамотой хоть от каких-то властей. Вероятно, мандат этот спрятан надежно, скажем напечатан на шелке и зашит за подкладку.

— А вы как на это смотрите, товарищ комиссар? — широко улыбнувшись, прошептал Рихард.

Даже Клим понимал, что от его согласия зависело мало. Эти двое уже заключили союз, и в нем Чугункин играл роль небольшую, совсем незначительную. По крайней мере, до возвращения в расположение красных. Но с иной стороны, Рихард считал нужным хоть как-то польстить самолюбию комиссара.

— Скажите, а вы не соврали тогда про Мышковского.

Геллер улыбнулся максимально широко и кивнул:

— Если желаете, я про него потом расскажу.

— Рихард не станет вас в таком обманывать. — подтвердил Аристархов.

— Ну, значит, по рукам… — разрешил Клим.

-//-

— А что случилось-то? — роптали зеваки.

Но Клим и Евгений пожимали плечами. Ясно было, что произошло нечто нехорошее…

Вчера в кабачке засиделись до позднего вечера — пили пиво в кабачке во славу образованного союза и за счет Геллера.

Толком опьянеть не удалось — пиво оказалось порядочно разбавленным. Но удар по почкам нанесен был просто сокрушительный — за ночь Евгений три раза выбегал по ветру.

Тут надо сказать, что ночевать разбрелись по разным местам. Клим и Евгений сняли комнатенку на втором этаже этой забегаловки.

Рихард единолично расположился в гостинице напротив, в номере если не люксовом, то довольно дорогом. Обретенных компаньонов приглашать к себе не стал — так далеко щедрость Рихарда не заходила.

И все было бы хорошо, но уже утром в гостинице напротив что-то здорово громыхнуло. В одном приличном номере вышибло стекла, занавески вывернуло так, что они теперь трепались на улице.

К тому времени, как Евгений и Клим вышли из своей гостиницы, на улице столпились почти все свободные на данный момент зеваки.

Появилась карета скорой помощи. В здание вбежал доктор, но пробыл там всего ничего — вышел через три минуты вальяжной походкой. Вскорости после отъезда доктора прибыли иные, похожие более на учтивых гробовщиков. Как объяснили зеваки, это прикатили страховые агенты.

Все это время в гостиницу никого не пускали, хотя несколько человек оттуда все-таки съехало. Уж не понять, что было тому причиной: запланированный на сегодня отъезд из города или утренний взрыв. Рихарда не было. Евгению показалось, что ему известно, чье тело обозревал доктор.

В маленьком городишке вести распространялись мгновенно. И очень скоро, влекомая клячей, прибыла телега из местного морга. Два моргауза в резиновых передниках поверх затрепанной одежды с пустыми носилками вошли в здание. Те же носилки вынесли из гостиницы. Тело на них было накрыто окровавленной простыней.

Меж тем, по толпе прошелестел иной слушок, пущенный как бы не портье этого отеля. Дескать, жилец, еще вечером на дверь повесил табличку: "Не беспокоить", а на ручку поставил чашку с расчекованной «лимонкой» внутри. Дескать, если бы кто дверь стал открывать, то чашка бы упала, разбилась, граната — разорвалась. И тревожащего сон, может быть, и не убило бы, но спугнуло бы.

Но по словам портье все произошло иначе. Дескать, чашка простояла всю ночь спокойно. А вот утром… То ли чашка упала, когда человек шел к двери… То ли этот гость неудачно зачековал оружие, то ли постояльцу банально расхотелось жить… В общем, остальное было всем понятно.

— Надо бы сказать, что мы его друзья… — предложил Евгений. — Может, хоть пулемет отдадут.

— Сомневаюсь. — заключил Клим.

В ответ Аристархов кивнул: да, действительно, шансов никаких.

— А что случилось-то? — спросил кто-то подошедший сзади.

— Человека убило гранатой…

— А… Ну-ну…

Некоторое время стояли молча. Затем все тот же человек за их спинами спросил:

— Ну что, так и будем стоять весь день, или будем отсюда выбираться.

Евгений вдруг понял, что слышит голос знакомый. Обернулся.

Перед ним стоял живой и здоровый Геллер.

— Рихард… Ты не поверишь, но я так рад тебя видеть…

— Как ни странно, но верю. Поехали…

Через Гнилую Гать остатки сотни пролетели так быстро, что живущий при ней леший не успел ни спрятаться, ни наоборот выйти на дорогу, потребовать дань за проезд. Конечно, путник покрепче, лешему мог и накостылять, но, с иной стороны, случалось, что проезжие платили просто за зрелище.

Дескать, дорога далека и скучна, а тут живой леший…

Тогда леший сидел на пне, рядышком с болотом.

Полученная в недавнем бою с костылевцами, пуля холодила рану и будто даже ветка отнималась, отказывалась слушаться. Ее следовало бы отпилить, пока ржавчина не растеклась по всему телу. Может быть, весной бы отпочковалась новая ветка-рука. Но до той поры, пока она вырастет до размера утраченной лапы, пройдут года. Да и вырастет она на другом месте… Леший и без того не славился красотой и пропорциональностью

А может, не отпиливать? — думал лешак. — Может, пронесет?.. И что за бес его понес в это войско?..

И за мыслями не заметил, как у гати появились люди конные.

Пока лешак решал, что же лучше: скрыться или наоборот, из-за поворота вылетела дюжина конных и две тачанки.

Леший похолодел: это были те самые люди, которые раздолбали смутное войско на безымянной дороге и всадили пулю непосредственно в лешего.

В деревянной башке промелькнула мысль: не хватило им той победы, и теперь они мотались по топям и лесам, добивая уцелевших.

Сок застыл в сосудах лешего. Он хотел бежать в болото, в глушь, в трясину. Но будто бы не свинцовая пуля сидела в его лапе, а он сам сделался, тяжелым, свинцовым…