— Не обязательно надевать на меня наручники, — сказала я. — Как я могу убежать?

Женщина-офицер посмотрела на меня с удивлением.

— Ты неплохо говоришь по-английски, — заметила она. — Большинство из тех, кого мы перевозим, не говорят ни слова.

— Я думала, что если научусь разговаривать, как вы, то смогу остаться.

Женщина улыбнулась.

— Не имеет значения, как вы говорите, понятно? — сказала она. — От вас только убытки. Все дело в том, что вам здесь не место.

Фургон повернул за угол в конце улицы. Я смотрела наружу через зарешеченное заднее окошко и видела, как исчезают два длинных ряда домов. Я подумала о Чарли, крепко спящем под теплым одеялом, я подумала о его храброй улыбке, и у меня заныло сердце. Я больше никогда не увижу Чарли. Мои глаза наполнились слезами.

— Но, пожалуйста, скажите, что это значит?.. — попросила я. — Что это значит для меня — быть здесь на месте?

Женщина-офицер повернула голову и посмотрела на меня:

— Ну, для этого нужно быть британкой, не так ли? Для этого нужно иметь нашу систему ценностей.

Я отвернулась и стала смотреть на дождь.

Три дня спустя другая группа офицеров забрала меня из другой камеры предварительного заключения; меня посадили в микроавтобус с еще одной девушкой и повезли в аэропорт Хитроу. Нас провели мимо очереди в пассажирском терминале аэропорта, и мы оказались в небольшой комнате, где было еще два десятка мужчин и женщин. Все мы были в наручниках. Нам велели сесть на пол — стульев в комнате не было. Окон тоже не было, и через некоторое время стало так жарко, что было трудно дышать. Возле двери стояла охранница. У нее на ремне висели дубинка и баллончик с перечным газом. Я спросила у нее: «Что здесь происходит?» А она мне ответила: «Здесь происходит вот что: большое количество летающих машин, которые мы называем САМОЛЕТАМИ, взлетают и приземляются на длинной бетонной дороге, которую мы называем ВЗЛЕТНО-ПОСАДОЧНОЙ ПОЛОСОЙ, потому что это место у нас называется АЭРОПОРТ. И очень скоро один из этих самолетов отправится в СТРАНУ УМБОНГО, откуда вы все родом, и вы на этом самолете улетите. Понятно? Нравится вам это, черт бы вас побрал, или нет. Ну, еще у кого-нибудь вопросы имеются?»

Мы ждали долго. Некоторых людей вывели из комнаты. Одна женщина плакала. Один худой мужчина очень рассердился. Он попытался сопротивляться, но охранница два раза ударила его дубинкой по животу, и он притих.

Я уснула сидя. А когда проснулась, увидела перед собой подол лилового платья и стройные коричневые ноги.

— Йеветта! — воскликнула я.

Женщина обернулась и посмотрела на меня, но это была не Йеветта. Сначала я огорчилась, поняв, что это не моя подруга, а потом обрадовалась. Ведь это означало, что Йеветта, быть может, еще на свободе. Я представила, как она шагает по улице Лондона в своих лиловых шлепанцах, подкрасив черным карандашом брови, покупает фунт соленой рыбы и хохочет, глядя в ясное синее небо: «ВУ-ха-ха-ха!» И я улыбнулась.

Женщина, которая оказалась не Йеветтой, сердито нахмурилась. «Что с тобой, а? — сердито спросила она. — Ты что, думаешь, нас в отпуск отправляют?» Я улыбнулась. «Ага, — сказала я. — В пожизненный отпуск».

Женщина отвернулась. Она не пожелала больше со мной разговаривать, а когда ей велели встать, потому что отправлялся ее рейс, она ушла спокойно, не оглянувшись и не взглянув на меня.

Только проводив ее глазами, я по-настоящему осознала свое положение, и мне стало страшно. Мне было страшно возвращаться. Я заплакала и стала смотреть, как мои слезы капают на грязный коричневый ковер.

Нам не давали ни еды, ни воды, и мне стало дурно. Спустя еще несколько часов за мной пришли. Меня повели прямо к самолету. Других пассажиров, купивших билеты на этот самолет, заставили отойти в сторону, а я первой поднялась по трапу. Все провожали меня взглядом. Меня отвели к последнему ряду сидений, рядом с туалетами, и посадили возле круглого окошка. Рядом со мной сел охранник, крупный мужчина с бритой головой и золотой сережкой. На нем были синяя футболка Nike и черные штаны Adidas. Он снял с меня наручники, и я стала растирать затекшие запястья.

— Извини, — сказал мужчина. — Мне это нравится не больше, чем тебе.

— Тогда зачем вы это делаете?

Мужчина пожал плечами и застегнул пряжку ремня безопасности.

— Это моя работа, — буркнул он.

Он вытащил из кармашка кресла, стоявшего перед ним, журнал и раскрыл его. В журнале была реклама мужских наручных часов, которые можно было купить в самолете, а также можно было купить плюшевую модель самолета для детей.

— Если вам не нравится эта работа, вы могли бы найти другую.

— Эту работу никто не выбирает, детка. Образования же у меня нету, понимаешь? Было дело, я подрабатывал на стройке, но теперь поляки понаехали, с ними разве посоревнуешься? Поляки готовы полный рабочий день ишачить за доброе слово и пачку сигарет. Так что я тут тружусь, провожаю девчонок вроде тебя в пожизненный отпуск. Чушь полная, правда? Готов об заклад побиться, ты бы себе могла работенку получше подыскать, чем я. Это тебе надо бы меня сопровождать, а? Ну, в это место, куда мы летим. Не помню, как называется.

— Нигерия.

— Ага, точно. Жарища там небось?

— Жарче, чем в Англии.

— Я так и думал. В таких местах, откуда вы родом, вечно жарища.

Охранник стал листать журнал. Всякий раз перед тем, как перевернуть страницу, он слюнявил палец. На костяшках его пальцев я заметила татуировки — маленькие синие точки. Часы у него были большие, позолоченные, но позолота местами стерлась. Его часы походили на одну из моделей, рекламируемых в журнале. Мужчина перевернул еще несколько страниц и снова на меня посмотрел:

— Ты, похоже, не болтушка?

Я пожала плечами.

— Да все нормально, — сказал он. — Я не против. Уж лучше так, чем с мокрицами дело иметь.

— С мокрицами?

— Ну, некоторые ревут в три ручья. Некоторые из тех, кого я сопровождаю. И с мужиками еще хуже, чем с бабами, уж ты мне поверь. Я тут как-то раз одного мужика в Зимбабве сопровождал, так тот ревел все шесть часов подряд. Слезы, сопли — ну как ребенок, честное слово. Через какое-то время это всех начало доставать. Ну, пассажиров, в смысле. Стали поглядывать на нас, и всякое такое. Я этого мужика уговаривать взялся, говорил: «Да ладно, дружище, может, все обойдется». Но все без толку. Плачет и плачет и еще что-то лопочет по-своему. Знаешь, некоторых мне прямо жалко бывает, а от этого мне только поскорее отделаться хотелось. Но денежки в тот раз мне очень хорошие отвалили. Обратного рейса три дня не было, так меня поселили в отеле «Шератон». Ну, я три дня в телик пялился, задницу почесывал, а платили мне полторы ставки. Потому как люди, которые вправду бабки заколачивают, это очень большие люди. Я сейчас работаю на одну голландскую фирму. Это они приглядывают за всеми центрами временного содержания и за репатриацией. Так что они свои бабки все равно получают — хоть мы вас на замок запрем, хоть обратно отправим. Здорово, а?