Первым проснулся Колька. Он еле вылез из-под вороха курток. Взъерошенный, подошел к костру.

— Не спал? — спросил Макарыча.

— От чево ба? Выдрыхся на славу.

— Когда успел?

— Мой сон теперича куринай. Один глаз спит, другой сторожит.

— Иди поспи.

— Ишо чево…

— Ты побудешь еще со мной? — заглянул Колька в лицо Макарычу.

— Коль не опостылил, побуду.

— Я тебя потом провожу.

— А ежель навовси захочу остатца?

Парень не смог скрыть радости.

— Я боялся о таком просить. Ведь Марья там одна. Как она? Да и здоровье… Иначе сам не отпустил бы.

— Погоди, можа, доведетца кады. Нынче сам разумею, не та пора. Пошутковал. Вот опосля той науки, глядишь, и пойду с тобой, поблукаю.

— То бы здорово.

— Дак кады сбирать тя в ее?

— Списаться надо. Узнаю.

— Не мешкай. Пока в силе — сгожусь. Обузой не стану.

— О чем ты, отец!

— Буди анчихристов, — оборвал Макарыч. — Эдак ведмеди токо дрыхать могуть, как твои бродяги. И по нужде их окаянных не приспичило.

Ребята выползали из палаток на четвереньках. Продирали заспанные глаза, бежали к речке.

— Заместо таво штоб рожи перехристить, по- первах тайгу опаскудили, — ругался Макарыч.

А ребята уже неслись к костру наперегонки, взбрыкивая, смеясь.

— Ну что, отец, покормишь? — подскочил к Макарычу рыжий, как подсолнух, детина.

— Поди-ка не титешнай, С твоей рожай никакой матки не хватить, сам натрескаисси.

— Верно, дед. Он у нас такой. Ему палец сунешь, он и напрочь норовит с башмаками заглотнуть, — хохотал начальник отряда.

А вскоре ребята ушли в тайгу. Пошел и Колька. Макарыча обидело, что никто так и не спросил парня о здоровье. Не предложил остаться. Хотя бы для вида. Ведь как-никак к Кольке же он пришел. Никто не позвал лесника с собою. Ушли одни, будто так и надо. Сам он напрашиваться не стал. Хотя горькая досада легла на душу.

Сварив обед, лесник бесцельно бродил по стоянке отряда. Привел в порядок продукты, прибрал в палатках, натаскал сушняка. Стал ждать возвращения ребят. Решил наутро уйти от них. Впервые именно тут почувствовал себя лишним. От того тоскливо стало. Не помогала трубка, вечный спутник одиночества. Время тянулось медленно, нудно, казалось, ему потерян всякий счет. Но вот из- за кустов совсем внезапно послышалось:

— Дед, косточку! — и рыжая встрепанная макушка подалась навстречу.

— Повар, мяса! — рявкнуло хрипло. И из-за кустов вывернулись ребята.

Увидев их, бородатых, смеющихся, лесник повеселел, хандры как не бывало.

— После обеда я с тобой останусь, надо кое-что сделать, — подошел к нему Колька.

— То слава Богу, — улыбнулся лесник.

Незаметно подошел вечер. Наступила ночь. Но ребята никак не хотели уходить от костра. Не отпускали Макарыча. Упрашивали побыть с ними, рассказать еще, как он работал проводником. Л когда лесник устал и принялся за чай, ребята сначала тихо, чтобы не тревожить ночь, вполголоса запели.

В слова Макарыч не вслушивался. Он смотрел на ребят. Вот у одного, раньше-то и не заметил, шрам на всю щеку. С чего бы? У другого половина рукава пустая. Лесник не выдержал, шепотом спросил о них у Кольки.

— Их после ранений с фронта отправили. Понял? Родные погибли. Никого у них нет. До того геологами были. И снова в тайгу вернулись.

Смерть не страшна,

С ней не раз мы встречались в бою.

Вот и теперь надо мною она кружится…

Макарычу стало неловко от этих слов. А тот, что со шрамом, словно вспоминая что-то, глядя в огонь, продолжал:

Ты меня ждешь

И у детской кроватки не спишь,

А поэтому знаю, со мной

Ничего не случится.

— Так у нево дите?

— Сын где-то. Жену убили. Мальчонку ищет, одними губами ответил Колька.

— А што с им стряслось на хронте?

— В голову ранило осколком.

— Матерь Божия, заступница! Эдакай молодой.

Колька приложил палец к губам, попросил помолчать.

Макарыч смотрел на ребят. Видел их виски, тронутые сединой. Тот, что на войне потерял руку, старался незаметно спрятать полупустой рукав рубашки. О чем он думал? В воспаленных глазах застыло какое-то воспоминание. Вот он отполз от костра в темноту, и долго-долго там, неподалеку, высвечивал огонек дрожавшие губы.

«Вот ужо и вас опалила судьбина. Могильнай пепел исхолодил. За што жа так-та? Разе повинны в чем пред Господом? Почитай, не всяк мужик эдакое стерпел. Ишо и человеком остался, — думал Макарыч, глядя на парня со шрамом. — Я-то, колода гнилая, ишо серчать на их удумал, уйтить хотел. Оне жа, глядишь, не зря не схотели мине с собой брать. Штоб не видил я, как им приходитца».

Когда все разошлись по палаткам, Колька позвал Макарыча. И там, вдали от всех, поведал ему короткую историю отряда. После которой тот долго ворочался, не мог уснуть.

Да, Колька оказался в отряде единственным, кого война обошла. Об остальных парень говорил так, как никогда ни о ком не рассказывал:

— Познакомился я с ними случайно. За месяц до отправки по направлениям. Они-то мне и сказали, что им в отряд человека надо. А потом учитель мой из техникума посоветовал к ним…

Парень помолчал. Чему-то улыбался. Вспоминал. Макарыч ждал.

— Я поначалу козырем ходил около них. Мол, вся грудь в елках. Что-что, а тайгу лучше себя

знаю. Сыном потомственного охотника величался. О тайге им рассказывал. Страху пытался напустить. Да только в первую ночь, когда спать стали ложиться, глянул, а у Андрея вся спина в рубцах. Да в шрамах. Сапоги стянул, а вместо ноги деревяшка. Протез. Спросил, а он усмехнулся и говорит: «Подростком в уссурийской тайге вместе с дедом женьшень искали. Там на тигра нарвались. А ногу в войну отчекрыжило». Боялся, что из-за нее в тайгу вернуться не сможет. Ну, а Мишка-рыжий, его лимонкой зовут. За то, что круглый такой, ему и вовсе не повезло. На фронт добровольцем ушел. Семнадцати не было. Сквозное в легкие получил. И теперь, как непогода, кровью исходит. В отряд пришел потому, что до войны в геологическом техникуме учился. Так что все они тайгу знают не хуже меня. Л в жизни куда больше повидали. Родни нет у них. Я баловень по сравнению с ними. Не сразу они открылись. Мне за свое бахвальство потом в глаза стыдно было смотреть.

— То не твоя вина, што на хронт не попал. Можа, тибе и не то доведетца спытать. Так много люду сгинуло. А уж здравия и тово боле полишились. Мине не мене тваво кажнаво жаль. Все ж знай наперед: седни ево судьбина ударила, взавтре тибе и ношибче могеть зашибить. Потому особливо в тайге надоть друг дружку беречь.