Я с криком бросаюсь прочь.

Я сажусь на край кровати, сжимаю руками голову. Крис гладит меня по спине, пытается успокоить. Пот льет с меня, охлаждая кожу, но сердце продолжает колотиться как бешеное. Крис бормочет:

– Все в порядке, Милли, ты в безопасности.

Но я знаю, что это не так. Я – треснувшая фарфоровая игрушка, которая может рассыпаться на кусочки от малейшего щелчка. Хотя прошло шесть лет, я не исцелилась. И не исцелюсь, пока Джонни не окажется в тюрьме… или в могиле.

Я поднимаю голову и смотрю на Криса:

– Я больше так не могу. Мы не можем.

Он глубоко вздыхает:

– Я знаю.

– Я не хочу, но должна сделать это.

– Тогда мы все полетим в Бостон. Ты будешь не одна.

– Нет-нет! Я не хочу, чтобы Вайолет оказалась где-то поблизости от него. Я хочу, чтобы она осталась здесь, в безопасности. И ты единственный, кто сможет позаботиться о ней.

– Но кто позаботится о тебе?

– Они. Ты слышал: они не допустят, чтобы со мной что-то произошло.

– И ты им доверяешь?

– Почему бы нет?

– Потому что для них ты – всего лишь инструмент, средство достижения цели. Ты им безразлична. Они просто хотят поймать его.

– И я тоже этого хочу. Я помогу им сделать это.

– Позволив ему взять твой след? Что, если они не смогут его поймать? Что, если он спутает карты и прилетит за тобой сюда?

Я не думала о такой возможности. Я думаю только о том кошмаре, который заставил меня проснуться. Джонни зовет, обещает безопасность, а потом разевает клыкастую пасть. Мое подсознание предупреждает меня: не лезь в это дело. Но если я останусь в стороне, ничто не изменится, раны не заживут. Я навсегда останусь треснувшей фарфоровой игрушкой.

– У меня нет выбора, – говорю я. – Следует довериться им.

– Ты можешь ведь остаться дома.

Я беру его за руку. Это рука фермера, большая и мозолистая, в ней хватает силы пригнуть овцу к земле, в ней хватает нежности расчесать волосы маленькой девочке.

– Я должна покончить с этим, дорогой. Я лечу в Бостон.

Кристофер вручает детективу Риццоли и агенту Дину составленный им список требований, и глаза его при этом горят.

– Вы должны каждый день отзваниваться мне, чтобы я знал, что с ней все в порядке, – приказывает он им. – Хочу знать, что она здорова и в безопасности. Хочу знать, если она тоскует по дому. Хочу знать, если она чихает.

– Прошу тебя, Крис. – Я вздыхаю. – Я же не на Луну лечу.

– Может, на Луне безопаснее.

– Даю слово, мистер Дебрюйн, она будет под нашим присмотром, – говорит детектив Риццоли. – Мы не просим ее ходить по городу с пистолетом. Она просто будет консультировать команду детективов и нашего криминалиста-психолога. Через неделю, максимум через две она вернется.

– Не хочу, чтобы она сидела одна в номере какого-нибудь отеля. Хочу, чтобы она была с кем-нибудь. В семье, где не будет чувствовать себя брошенной.

Детектив Риццоли переглядывается с мужем.

– Мы что-нибудь придумаем.

– Где?

– Сначала мне нужно созвониться. Выяснить, смогут ли ее там принять.

– Чей это дом?

– Дом человека, которому я доверяю. Подруги.

– Хочу, чтобы вы подтвердили мне это, прежде чем Милли сядет в самолет.

– Мы согласуем все детали, прежде чем покинем Кейптаун.

Крис несколько секунд разглядывает их лица, ищет причины, по которым им можно было бы отказать в доверии. У моего мужа это с детства – он не доверяет людям. Он рос с отцом, на которого нельзя было положиться, а мать бросила его семилетним. Он всегда боится потерять людей, которых любит. И теперь боится потерять меня.

– Все будет хорошо, дорогой, – говорю я убежденно, хотя не так уж уверена в этом. – Они прекрасно знают, что делают.

Бостон

Маура поставила вазу с желтыми розами на прикроватную тумбочку и в последний раз оглядела гостевую спальню. Белое пуховое одеяло только что выстирано, турецкий коврик вычищен, в ванной свежие махровые полотенца. В последний раз в этой комнате спали в августе, когда к ней приезжал на каникулы семнадцатилетний Джулиан Перкинс. После его отъезда она почти не входила сюда. Теперь она изучала спальню критически, дабы удостовериться, что все готово к приему гостьи. Из окна открывался вид на задний садик, но в этот ноябрьский день «украшали» его лишь голые многолетники и пожухлая трава. Ну что ж, кой-какие яркие краски привносили висевшая над кроватью картина с изображением роскошных розовых пионов и ваза с желтыми розами. Бодрое приветствие для гостьи, приехавшей по не самым радостным делам.

Джейн прислала письмо по электронной почте, объясняя ситуацию, и Маура прочла дело Милли, так что знала, к чему нужно готовиться. Но когда раздался звонок в дверь и Маура впервые увидела Милли, ее поразил измученный вид этой женщины. Перелет из Кейптауна был долгим, и Джейн тоже имела далеко не лучший вид, но Милли казалась хрупкой, как скорлупка, глаза у нее запали, тело почти терялось в большом, не по размеру, свитере.

– Добро пожаловать в Бостон, – сказала Маура, когда они вошли в дом, причем Джейн несла чемодан Милли. – Извините за погоду.

Милли выдавила слабую улыбку:

– Даже не предполагала, что будет так холодно. – В громадном свитере она выглядела потерянной. – Вот, купила в аэропорту. Пожалуй, в него может влезть еще один человек.

– Вы, наверное, устали. Чашечку чая?

– Это будет кстати, но сначала мне нужно в ванную.

– Ваша комната дальше по коридору, дверь справа, там отдельная ванная. Пожалуйста, не торопитесь, устраивайтесь, как вам удобно. Чай может подождать.

– Спасибо. – Милли взяла свой чемодан. – Мне понадобится несколько минут.

Маура и Джейн дождались, когда закроется дверь гостевой спальни, и тогда Джейн спросила:

– Ты уверена, что тебя это не затруднит? Я пыталась придумать что-нибудь другое, но наш дом слишком мал.

– Все в порядке, Джейн. Ты же сказала, что это всего на неделю и что ты не можешь засунуть бедную женщину в отель.

– Спасибо тебе. Единственным оставшимся вариантом была моя мать, но там теперь настоящий бедлам, отец ее с ума сводит.

– Как она себя чувствует?

– Если не говорить о ее психотической депрессии? – Джейн покачала головой. – Жду не дождусь, когда она наберется мужества и выкинет его из дома. Беда в том, что она изо всех сил старается сделать всех счастливыми, а о себе забывает. – Джейн вздохнула. – Моя мать – святая.