Вот начинаем работать. Бывший глава спортивной организации господин Федоров обвиняет Коржакова в чем-то. Мы хватаем самолет, вместе летим на Кипр, встречаемся в какой-то гостинице полуконспиративно, пока его, Федорова, не успели убить[106]. Вот такие начинаются съемки – это все 1996 год.

И Березовский на меня смотрит, он удивлен, и говорит: “Подожди, мы такие вещи делаем, тебе отдельно платить надо”. А я ему говорю: “Я не знаю, сколько мне надо денег, все равно я их не трачу, хожу в джинсах, бог знает сколько мне надо”. – “А вот мы с тобой летали полусекретно, нас могли грохнуть, Бадри организовывал прикрытия какие-то страшные, охрана – тебе что-то платить?” Я говорю: “Борис Абрамович, – сначала мы с ним на “вы” были, – Борис Абрамович, я вас умоляю, будет мне холодно или голодно, я приду, скажу. Я не знаю этих ваших еврейских штучек”. Да, он любил шутить все время на тему еврейства. Уже впоследствии, когда мне нужны были деньги на фильм, я ему говорю: “Борь, дай денег”. А он мне: “Сереж, деньги, деньги – мы что, евреи с тобой?”

Потом начались олигархические войны, пошла война с Немцовым. В этих войнах мы то объединялись с Гусинским и с НТВ, то разъединялись решительно. Пошла война с Гусинским, который был за Немцова и Чубайса, а мы были против. Валили, валили…

А: Итак, после обеда в ресторане “Токио”, около Кремля, ты начал плотно работать на ОРТ, и Березовский стал тебе ментором, в каком-то смысле начальником. Никто даже не пытался давать никакие команды, кроме Бориса?

Д: Нет, потому что у меня голова вывихнута. Люди заходили ко мне, пытались давать команды, но я там… либо “оскорбление действием”, либо матом посылал. Мне так удобнее, я не люблю людей, по жизни.

А: Да, понятно.

Д: У нас были завтраки по вторникам. Это было мое, он обязан был мне этот завтрак… Еще важный пункт: он непунктуален, меня это бесило всегда.

А: Мягко говоря, непунктуален.

Д: Если, например, мне говорят: “Надо прийти в два”, – значит, я в 1:15 уже кружу вокруг квартала. Потому что, думаю, даже охране неловко, что я в 1:15 приехал, и я кружу до половины второго, а в половину я иду к охране, за полчаса. Таких людей в Москве всего двое: я и Хакамада. Прийти позже, чем за полчаса, мы считаем вызовом. А Боря наоборот, и его можно было спокойно и 40 минут ждать, и час.

А: Березовский глубоко не уважал людей, он в принципе не считал нужным быть точным. Ведь точность – уважение к другому человеку. Но и требовать точности от других – тоже уважение, к себе. Когда он ел арбуз, в этом тоже, в принципе, не было уважения к тебе, признания того, что ты такой замечательный и надо подождать. Ему просто-напросто чихать на тебя, ему надо было решить свой вопрос, и ему было совершенно все равно, что ты о нем подумаешь. Поэтому он был готов унижаться. Ведь на самом деле люди не готовы унижаться, потому что им неприятно выглядеть дурно в глазах другого человека. А он твое мнение ни во что не ставил. Поэтому и опаздывать к нему было можно. Это две части одного и того же.

Д: Я ему говорил: “Борь, послушай меня. Я обещаю два дела в неделю, делаю пять, меня все уважают. Ты обещаешь 100 дел в день. Делаешь 10. Ты понимаешь, что 90 человек глубоко тобой оскорблены? Ты рождаешь ненависть”.

А: И что он отвечал?

Д: Он говорит: “Да и плевать, плевать”.

А: Очень честный ответ.

Д: “Теперь слушай, – говорю, – вот Гусинского уважает вся Москва, на Гусинского все молятся, потому что он нескольких сотрудников отправил в Израиль лечиться за свои деньги. При этом мы знаем о Гусинском всю правду. Борь, у тебя с руки кормится пол-Москвы, начиная от Гергиева и кончая…” Ну понятно, да? “И все в ответ харкают. Вдова Сахарова взяла 3 миллиона долларов, в ответ плюнула, сказала: “Это грязные вонючие деньги вонючего Березовского” – или что-то в этом роде[107].

А: Гусинский на самом деле людей уважал и ценил, и дистанция между Гусинским и его сотрудниками была существенно меньше, чем между Березовским и теми, кто работал на него. Внешне, может быть, было ровно наоборот. Гусинский из себя строил начальника, но при этом он не считал себя на голову умнее, сильнее, талантливее. Он считал, что это его команда и он один из них. Боря действительно полагал, что он совершенно особенный. Люди нетонкие этого не чувствовали, но человек тонкий понимал. Особенно это чувствуют люди с уязвленным самолюбием. И на самом деле очень многие люди Борю не любили – те, кто способен был это улавливать. К Гусинскому действительно хорошо относились, его сотрудники были ему друзьями, а у Бори в ближнем окружении друзей не было. Он был способен на хорошие поступки: оплатить клинику, дать деньги, – он был нежадный человек, но вот это другое отношение многими ощущалось на кончиках пальцев.

Д: В том-то и дело, я замечал. Но надо сказать, я думал: может, они чего-то у него просят? У меня было особое положение. Например, когда он уже жил в Лондоне и вызывал меня к себе, почти никогда не селил в гостиницу, только в дом. И я знаю, что это бывало редко.

А: Давай вернемся к завтракам по вторникам. Что вы, как правило, обсуждали на вторничных завтраках? Это были встречи один на один?

Д: Один на один, всегда. Начинали с детей, с того, что бульдог загрыз попугая… Кстати, он всегда помнил дни рождения моих дочерей, мог привезти от Tiffany что-нибудь моей дочке, очень заботливый. Если я любил ирландский, то мне не могли привезти шотландский. В этом смысле всегда все было абсолютно точно.

А: В плане ритуалов он был очень сильный человек.

Д: А потом начинали говорить о том, какие сложности нас ожидают. Он начинал меня настраивать, что вот такой-то ОНЭКСИМ плохо в Череповце платит людям зарплату. На что я говорил: “Давайте, тащите бумаги с синими печатями – настоящие бумаги, не ксерокопии, – и будем разбираться с ОНЭКСИМом”. Он обещал, что бумаги привезут.

Я смотрю материал про олигархов, я говорю: “Я не понимаю, там дебет, кредит, херня всякая. Пришли мне умного парня, чтобы умный парень рассказал, что тут написано”. Он мне присылает Сашу Волошина. Я говорю: “Александр Стальевич, вы садитесь вот там в углу, вот вам желтые бумажечки, вы лепите желтые бумажечки и человеческим языком объясняйте, что тут написано”. И он сидел у меня два часа, читал, маркером отчеркивал… Вот так строилась работа.

Швидлер Евгений Маркович (род. 1964) – российский предприниматель, глава компании Millhouse, LLC. В 1989–1991 гг. партнер Валерия Ойфа и Романа Абрамовича по студенческому кооперативу “Уют”, производившему детские игрушки. В 1991–1992 гг. получил высшее бизнес-образование и степень МВА в бизнес-школе Fordham (Нью-Йорк). В 1995–1998 гг. – вице-президент компании “Сибнефть”, в 1998–2005 гг. – президент “Сибнефти”. По данным Forbes, состояние Евгения Швидлера в 2015 г. оценивалось в 1,1 миллиарда долларов. В настоящее время проживает в Лондоне.