Значит, Черномырдин высказался обо мне, Коржаков высказался, что надо выгонять меня, в общем – все-все. И насколько я понимаю, Ельцин, который никогда не вмешивался в дела прессы, тем не менее с отчаянием сказал где-то: “Ну неужели ничего нельзя сделать с этим Доренко?” Он это сказал, и вот Березовский пришел ко мне, чтобы со мной поговорить. И я его не принял – это вторая заочная встреча.

А: Он пришел прямо на телевидение к Ирене?

Д: Он пришел к Ирене Лесневской. А я спрятался в студии, ел там курицу и писал текст. Нас тогда Ирена бесплатно кормила куриными ножками. И я ел курицу, а Березовский, оставив охрану внизу, поднялся, как простой человек, наверх. И это тоже, кстати, не может не тронуть по-настоящему – он сидел и 40 минут ел арбуз. У меня ребята привезли из экспедиции арбуз.

А: Он был совершенно не чванливый, это правда.

Д: Он сел, моя продюсерша порезала ему арбузик и кормила его арбузом ровно 40 минут. Он сидел в 10 метрах от меня, соседняя дверь, и спрашивал: “Сережа уже освободился?” Продюсерша Ленка прибегала, говорит: “Ну, ты освободился? Дурак, тут сидит Березовский, ты понимаешь или нет?” Я говорю: “Лена, я пишу текст. Я его звал?” – “Нет”. – “Он приехал сам?” – “Да”. – “Я его обещал принять?” – “Нет”. Я говорю: “Пошел он в жопу, пусть ест арбуз. Захочу – приму”. Он поел арбуз и ушел.

А: Наверняка никак не выказав раздражения.

Д: Никакого, абсолютно никакого раздражения. Пришел, поел – ну, не получилось.

После этого он мне позвонил и попросил подъехать: “Понимаешь, мы мужчины, нам надо поговорить, Сережа”. Я приехал к нему в ЛогоВАЗ, и он мне говорит: “Понимаешь, в чем дело, сложилась такая ситуация: я твой поклонник, мне нравится, что ты делаешь. Но Коржаков, и Ельцин, и Черномырдин – все морщатся, и Ельцин говорит: “Ну, что-нибудь можно сделать с этим человеком, почему он у нас такой камень преткновения?” Проблема большая, на тебя жалуются”. Тогда на меня жаловались Лужков, Лукашенко, Черномырдин, Коржаков и Ельцин сразу. Он говорит: “Ну, как я тебя могу прикрыть? Пойми, я хочу, чтобы ты работал, но я не в состоянии, у меня нет столько сил, чтобы тебя прикрыть. Я тебя спрячу – делай криминальную передачу. Я всем скажу, что ты больше о политике не говоришь, ты говоришь о криминалке. Хочешь – просто буду платить тебе деньги, а ты уйдешь из эфира”.

Я ему говорю очень холодно: “Спасибо, Борис Абрамович”. И пошел на пресс-конференцию, которую мне помогли созвать, потому что я перешел тогда на НТВ. Мне помогли Малашенко и Гусинский. Я счастлив был – 33 камеры явились, а я считал, сколько на меня явится камер. И я сказал опять очень гадкие, обидные слова – что мужчина, умеющий торговать подержанными автомобилями, возомнил себя богом на том основании, что ему разрешают обтирать коридоры в Кремле. Я говорю: “Принципиально считаю, что это неправильно, моя родина идет неправильным путем”. После чего я ушел на НТВ и продолжал эту программу теперь уже на светоче свободной прессы.

А: То есть де-факто тогда ты с Березовским и познакомился?

Д: В сущности. Но перед этим у меня была с ним война и презрение к нему как к человеку богатому.

А: Поразительно, как он умел через это абсолютно переступать, перешагивать. Никакой рефлексии, никаких обид. Это очень хорошая сцена: приехал, 40 минут посидел, поел арбуз. Ну, нет значит нет, пошел дальше. Не кричал: “Я такой великий Березовский, дайте мне Доренко!” – ничего такого.

Д: Не-а, никогда в жизни ни с кем у него не было этого. Он просто грубо решал вопросы, которые задумал решить. Притом что эти вопросы не обязательно были практические.

А: На самом деле он в глубине души очень много раз, как мне кажется, говорил себе: “Я – это я, а кто они такие?” Люди устраивают скандал, когда считают, что они чуть-чуть главнее, а другая сторона этого не признает. А когда для тебя самого гигантская дистанция… Ты же не обижаешься на кролика, на поросенка. Ну что на них обижаться? О себе он все время говорил, что он – это он, а все остальные – это все остальные. Надо было, мне кажется, хорошо знать Бориса, чтобы это почувствовать и на это обидеться. Потому что в принципе он, конечно, повода для такой обиды не давал. Внешнего повода.

Д: Нет, не давал.

Д: Надо сказать, что выборы 1996 года я принципиально не хотел делать. Я-то сам голосовал по жизни и против Ельцина, и против Зюганова – голосовал за Явлинского. И там же было два тура…

А: Я помню.

Д: Явлинский вывалился, и 3 июля было голосование второго тура. 3 июля я должен был звонить Гусинскому, идти к нему на работу, начинать новый проект. Я звоню 3 июля, а мне говорят: “А Гусинский улетел ночью”. Они в час ночи улетели из Внуково-3 – у них стояли заряженные борта.

А: Да, улетели в Испанию. Я был с ними.

Д: Улетели в Испанию, решительно все. Я говорю секретарше: “Мамочка, Испания не на Луне, существует связь. Просто позвоните, пожалуйста, Володе. Скажите, что мы с ним договаривались третьего встретиться или хотя бы созвониться”. – “Хорошо, я доложу”. До вечера ни слова, 4 июля – ни слова, я опять: “Володя Гусинский просил меня подъехать”.

6 июля наконец я набираю пейджер Березовского – он у меня был. Он меня когда-то попросил его записать: “Старик, если что – звони мне, я прискачу на выручку”. Пейджер Березовского 141–70, по 974-01-01.

А: До сих пор помнишь?

Д: Да. Я набираю, пишу: “Хотел бы встретиться. Доренко”. Через 1 минуту отзвон: “Ты где? Я сижу в “Токио”. – “Токио” – японский ресторан в гостинице “Россия”. – Я сижу в “Токио”, через сколько ты будешь?”

А: А он уже успел прилететь? Потому что он тоже был в Испании, мы были вместе. Мы прямо после голосования улетели в Испанию. У меня есть фотография, где мы стоим втроем, очень довольные происшедшим.

Д: Да. А я в раздражении, что Гусинский не выходит на связь. Я приезжаю в “Токио”, он сидит с Леной Горбуновой, с супругой. “Ну давай, все, туна-суши тебе – шесть штук, шесть штук. Все, давай – ты делаешь программу на Первом канале”. Я говорю: “Подождите, но у меня с Гусинским договоренности”. Он говорит: “Все, забудь”. Потом вскакивает и кричит официантке: “Еще шесть туна-суши вот этому молодому человеку”. И говорит: “Сиди с Ленкой. Ленка, разговаривай с ним, чтобы он не устал. Весели его, Ленка. Я побежал”. И убегает в Кремль – физически, ногами.

А: Да, это напротив.

Д: Через 40 минут возвращается, говорит: “Все решил, вопросы сняты, под мою ответственность ты начинаешь делать передачу на Первом канале”. Я спрашиваю: “Экономическую итоговую программу, как мы договаривались с Гусинским?” Он говорит: “Какую нафиг экономическую? Никакой экономической. Главную центральную программу начинаешь делать[105]». Я говорю: “Ой-ой, ну хорошо”.