Какую чудовищную тварь из какого ужасного мира он вызвал сюда, в мир людей?

Вместе с вечерними сумерками на опустевший Герлемон вновь спустился плотный белесый туман. Он стлался по земле сплошным молочным потоком, тускло поблескивая на извивах едва заметными льдистыми иголочками. Наутро стены пустых башен Императорского дворца будут покрыты, как жирной копотью, серым липким налетом, который исчезнет под солнечными лучами уже к полудню. Но это будет утром.

А пока торчат из молочного клубящегося моря безмолвные башни; темные, мшистые понизу стены, будто гигантские корабли, навек вросли в землю; флюгера на тонких шпилях недвижны, только изредка – в полном безветрии – какой-нибудь из них, свистя железом, вдруг закрутится юлой и, замедляясь, заскрипит пронзительно, будто отчаясь найти верное направление. И остановится.

Янас, чутко прислушиваясь, замер посреди аллеи. Правая рука привычно легла на ясеневую рукоять топорика. Трое рейтаров, сопровождавших мальчика, затаили дыхание. Несколько минут было очень тихо.

– Пошли, – негромко проговорил Янас.

Они двинулись дальше по аллее. Меж кустарника, выстриженного в виде больших шаров. Сейчас, почерневшие и голые, кусты были похожи на громадных мертвых ежей. На ходу Янас тронул пальцем черную веточку. Она сломалась легко и хрустнула так громко, что все четверо поневоле вздрогнули и оглянулись. А стука их сапог по мраморному камню аллеи слышно не было – белесый туман глушил в себе всякий звук.

Настоящим лабиринтом был дворцовый парк. Совсем недавно здесь гремела музыка, на стройных тополях светили бумажные фонарики, на открытых эстрадах танцевали придворные, по аллеям, стуча деревянными башмаками, сновала челядь. А окна дворца горели разноцветными огнями, а на шпилях Золотой, Серебряной и Бронзовой башен развевались государственные флаги, и флаги с фамильным гербом Императора, и флаги с гербом Герлемона, а по стенам шагали стражники с алебардами на плечах, и ветер трепал золотые плюмажи на их шлемах, и каждый час – и днем, и ночью – канонир на сторожевой башне палил из пушки.

Таким Императорский дворец Топорик никогда не видел. Он застал его пустым и безмолвным. Как и сам Герлемон. Но по улицам города, заваленным ломаной мебелью, узлами, разнообразной нехитрой утварью поспешно бежавших горожан – и еще голыми трупами, – бродили мародеры, а во дворце не было никого.

Кроме десятка монахов и жирного перепуганного старика в лохмотьях когда-то богато изукрашенной одежды. Они стояли в открытых дворцовых воротах – кучка оборванных, голодных людей, неумело держащих в руках оружие.

«Мародеры», – подумал тогда Янас, но Тремьер и отец Матей при виде старика преклонили колени. Чуть погодя, звеня кольчугами, склонились к земле все полторы сотни лакнийских дружинников.

– Император? – тревожно спросил с колен Тремьер.

И тогда старик выронил крест, который стискивал обеими руками на груди, и заплакал.

Это был епископ Симон.

Аллея развернулась неширокой площадкой, в центре которой возвышалась крытая эстрада, похожая на невероятно большую раскрытую раковину. Должно быть, в прежние времена здесь помещались музыканты императорского оркестра.

Янас задержался у эстрады – в глубине темной раковины ему послышался шорох. Минуту он простоял недвижно, напряженный, изо всех сил сдерживая рвущееся из груди дыхание. Потом расслабленно выдохнул:

– Пошли. – И зашагал, огибая эстраду, к продолжению аллеи, туда, где воздевали к ночному небу черные корявые пальцы-ветви голые деревья.

– Ноябрь месяц, – слышал он за спиной негромкий разговор лакнийцев, – у нас по эту пору давно снег лежит…

– Да и здесь, что ж ты думаешь, зимы, что ли, не бывает?

– Откуда мне…

– А я вот два года в Императорских полках отходил. Пелипа бил и под Бейном, и близ Халии. Я знаю. И тут снег, что ж ты думаешь. Не столько, сколько у нас, но тоже. А сейчас – нету. Холодно, бей его колотушкой, а снега нету. Только туман этот чертов по ночам. Разве так должно быть? Как ночь, так туман. Уж второй месяц…

– А я слыхал, это и не туман вовсе. Это вроде как живое что-то. Днем спит, а ночью просыпается.

– Неужто?..

– Что ж ты думаешь? Так оно и есть, бей его колотушкой. Пущай и здесь откушают того, что мы глубокой ложкой хлебнули.

– Тихо! – шикнул на ратников Топорик.

Разговоры смолкли немедленно. Янас развернулся и, осторожно ступая, пошел обратно, к раковине эстрады. На полпути оглянулся и подал знак лакнийцам – мол, обходите другой стороной.

Трижды тихонько свистнула сталь вылетающих из ножен мечей. Один из ратников – тот, который рассказывал, как два года бил мятежного графа, – пошел вслед за мальчиком, двое других – туда, куда им было указано.

Янас вскочил на возвышение эстрады, сразу опустился на одно колено и вытащил из-за пояса топорик. Чуть отвел руку, готовясь к броску. И, не оборачиваясь, махнул безоружной рукой.

Трое лакнийцев одновременно нырнули в глубину раковины. Кольчуги мелькнули большими стальными рыбами и исчезли во тьме. Но только на мгновение. Янас не успел еще войти в то судорожно-нетерпеливое состояние, которое охватывает человека за секунду до смертельного боя, как наружу – в гущу тумана под эстраду– вылетел чернобородый мужичок в драной кожаной куртке. За ним, тяжело дыша от отпустившего напряжения, вышагнули лакнийцы. Один из них меч уж заложил за спину, а в руках держал большой мешок, перешитый из старого одеяла, наполненный чем-то наполовину.

– И сюда добрались… – крякнул он, бросая мешок к ногам поднявшегося Топорика, а сам спрыгивая к мужичку.

– Чего шныряешь?! – зарычал он, хватая того за горло. – Мало тебе в городе добра осталось? А? С золоченой посуды жрать хочешь? В императорских подштанниках коров пасти?!

– Господа стражники… – заскулил, суча ногами, мужичок. – Помилуйте неразумного! Сказывали – никого нету тута… Я ж не для себя ж! Думал, вот пройдет эта погань стороной, вернутся опять прежние времена, а я тут как тут – государю Императору его добро сберегший… Токмо за-ради этого, за малую благодарность монаршей особы, даже не для пропитания детей своих…

– Ну, зачастил… – уже беззлобно буркнул ратник, ловко скручивая мародеру руки за спиной снятой с плеча веревкой. – Об Императоре он заботится, навозник…

– Только за-ради милости государя! Вот вернется государь, а я ему в ножки – такой-то и такой-то, что мог, то сберег… Ай, господа стражники, больно ведь!

Янас заложил топорик обратно за пояс.

– Какие мы тебе стражники… – пробормотал кто-то из лакнийцев. – Тех стражников теперь с фонарями поискать. Как и твоего Императора…

Мужичок заткнулся на полуслове, с ужасом оглядывая вооруженных людей.