Верный «Кореец» совершил оверштаг вслед за своим флагманом.

Второй раз сквозь японский строй «Варяг» прошёл, как раскаленный нож сквозь масло. Горели «Чиода» и «Такачихо», шёл ко дну метнувшийся в атаку миноносец, а русский крейсер начал оседать и крениться на левый борт, словно наскочив в узком фарватере на мель. Затем «Варяг» рванулся к Чемульпо и, оторвавшись от двух выкатывающихся на линию стрельбы японцев, оказался в нейтральных водах. «Кореец», невредимый, беспрепятственно вернулся за ним к месту прежней стоянки.

После этого японские корабли вновь отошли к Иодолми и бой закончился.

Несколько часов, которые понадобились японской эскадре, чтобы прийти в себя после сражения, Руднев использовал для того, чтобы не доставить противнику ни пленных, ни трофеев: «Кореец» был взорван, а «Варяг» затоплен. Вместе с «Варягом» был затоплен и «Сунгари», безоружный, но также не спустивший российский флаг перед противником. Все команды до занятия гавани японцами рассредоточились по экипажам иностранных судов. Подводя итог своей миссии в Чемульпо, Руднев мог констатировать, что в сложившейся ситуации сделал всё, зависящее от него. Он до последней возможности обеспечивал дипломатические манёвры российского МИДа, попытался в условиях внезапно начавшейся войны осуществить прорыв, а убедившись в невозможности такового (когда были перебиты рулевые приводы и крейсер на ручном управлении стал терять скорость), возобновил бой, стремясь нанести противнику максимальный урон:

Вернувшись в Россию, командир «Варяга» с некоторым удивлением узнал, что оказался главным героем событий, которые, стремительно усвоенные и преображённые народным мнением, стали в один ряд с Куликовым полем, Полтавой и Бородиным. В Одессе, Севастополе и Петербурге прошли торжественные встречи. Руднев получил контр-адмирала, офицеры и нижние чины – боевые награды и премии. И тем не менее привкус тревоги и горечи был в этом торжестве. Результаты великого боя 27 января 1904 года до сих пор вызывают ожесточённые дискуссии историков и публицистов: кто же оказался победителем? «Варяг» не смог прорваться в Порт-Артур, и был в конце концов затоплен. Но и японскую эскадру по итогам схватки четырнадцати кораблей с двумя (или, если угодно, шести крейсеров с одним) назвать победителем, по совести, нельзя. По удивительной формуле, найденной Рудневым, «Варяг» не победил сам, но и «не дал японцам одержать победу». Эти слова, вырвавшиеся случайно и не предназначенные в момент высказывания для большой истории, точно выражали общее переживание современников странного единоборства, впервые наглядно указавшего вступающей в новое столетие Российской Империи какую-то невиданную ещё в её судьбе провиденциальную миссию: Не победить, но не позволить одержать победу над собой.

В этом было что-то очень грозное и мрачное не только для привыкшей к военным и политическим триумфам России, но и для всего европейского мира, мыслившего ещё категориями минувшего века. Это почувствовал в феврале 1904 года, просматривая передовицы австрийских газет с отчётами об открытии боевых действий на Дальнем Востоке, несостоявшийся филолог-классик, этнограф-беллетрист и автор тяжеловесных немецких стихотворных сатир Рудольф Грейнц (Greinz). Переживание было столь сильным и гнетущим, что памяти никогда не виданного им крейсера, покоящегося на грунте Жёлтого моря в девяти тысячах километрах от Тироля, он посвятил стихотворение, которое, в отличие от прочих многочисленных разнообразных сочинений, оставило за Грейнцем право на литературное бессмертие:

Эти стихи, появившиеся в мюнхенском журнале «Jugend» 12 (25) февраля 1904 года, спустя две недели после боя и гибели русских кораблей, в апреле были переведены Еленой Студенской и, положенные на музыку кларнетистом 12-го гренадерского Астраханского полка Алексеем Турищевым (специально для чествования экипажей «Варяга» и «Корейца» в Петербурге), стали для России XX века национальным гимном и, вероятно, самым главным итогом противостояния под Чемульпо:

«Маленькая победоносная война» на далёких восточных рубежах началась не так, как ожидали в Петербурге, и становилась месяц от месяца всё неожиданнее, страшнее, значительнее, как будто какие-то гневные верховные силы стремились как можно больнее уязвить и жестоко смирить самонадеянную Империю, ещё недавно уверенную в своих исторических предначертаниях. Уже в царском «Манифесте» (помеченном всё тем же трагическим 27 января 1904 года) в обличениях японского вероломства неприятно задевала многословно-суетливая невнятица формулировок:

Низвергшаяся на Петербург лавина дальневосточных новостей, неожиданных и неприятных, породила в столичных верхах некоторую растерянность. Мудрый Куропаткин, загодя уверенный в том, что придворные «ястребы», оказавшись перед лицом действительной военной угрозы «наделают ошибок и пошлют поправлять дело», смиренно сложил с себя должность военного министра и отбыл командовать Манчжурской армией. «Поправлять дело» Куропаткин решил «по-кутузовски», завлекая высадившиеся на континент войска противников-островитян в глубину огромного сухопутного театра боевых действий:

– Чем дальше на материк по Манчжурии заберётся к нам Япония, тем поражение её будет решительнее.

Он мыслил навязать Японии длительную войну на истощение. Этот расчёт, несомненно, верный, не учитывал лишь одного: высокомерную неготовность самих россиян долго церемониться с какими-то островными варварами из азиатских дебрей.