Мы с Димой вместе и врозь. На работе он почти не выделяет меня. Хотя внимательный взгляд уже давно заметил бы, как босс неизменно дарит мне милые букетики, что стоят на столе и радуют глаз. Как иногда касается меня рукой, оставаясь при этом невозмутимо-ровным и бесстрастным внешне.

Мы и домой уходим в разное время. Иногда я еду в метро и трясусь в маршрутке, чтобы добраться до своей квартиры на пятом этаже. Но пока меня мнёт в объятьях биомасса толпы, нередко его машина уже торчит под моим подъездом. А сам он хозяйничает в крохотной квартирке, где ему неизменно тесно, но он ни разу не упрекнул меня ни в чём.

А иногда он подхватывает меня за углом и утаскивает к себе. С того момента, как побывали в ресторане «Выше неба», мы не расставались ни на одну ночь. Сумасшедше-ненормальный образ жизни: мы жили на два дома, питались, как придётся, путали вещи, забывая, где оставили их в очередной раз, но засыпали в одной постели. После того, как любили друг друга пронзительно и нежно.

Это не надоедало. Не становилось механической привычкой. Каждый раз я говорила себе: вот сегодня мы просто пьём чай, разговариваем, пыхтим каждый за своим ноутбуком. Димка будет рычать и отбиваться от телефонных звонков, а потом, может быть, уйдёт. Или я улизну, когда его, уставшего и выжатого до предела, сморит сон. Но не получалось.

В какой-то момент хватало взгляда или прикосновение руки, чтобы летели к чёрту все доводы рассудка. И даже когда пришли критические дни, ознаменовавшие отсутствие мифического наследника, Димка не оставил меня в покое. Мы спали в одной постели, и он нежно прижимал меня к себе, осторожно поглаживая ладонями мой ноющий живот.

Я фотографировала мгновения и, как настоящая жадина, складывала их в свой альбом памяти. Когда всё закончится, я смогу перелистывать страницы и разглядывать снимки, зная, что в эти дни я была счастлива.

Слишком уж всё хорошо, чтобы быть правдой. Но с каждым прожитым днём росла во мне трещина, в которую нагло карабкалась надежда. Она не слышала голос и доводы рассудка. Ей хотелось обниматься со своей сестрой верой и брать нахрапом в плен моё сердце. И, кажется, я начинала сдаваться.

Не знаю, в какой момент я поняла, что влюбилась, втрескалась в Драконище по уши. Каких усилий стоило мне не вертеться вокруг него вьюном, знает только моя истерзанная гордость. Хотелось постоянно заглядывать ему в глаза. Обязательно касаться. Провоцировать, прижимаясь бёдрами. Творить какое-нибудь непотребство, чтобы привлекать к себе внимание.

И если на работе мне удавалось выдерживать деловой стиль общения, то в домашней обстановке я обязательно проделывала по очереди все сумасшедшие свои желания.

Ненавязчиво, но яркими акцентами. Чтобы помнил и не расслаблялся ни на миг.

— Ника, будешь кофе или чай? — у Ольги робкий, но очень приятный голос. Это ещё одно наше приобретение: она работает в «Розовом Слоне» офис-менеджером почти неделю. А маленький Кирюха покоряет гору Эверест — гордое и неприступное сердце бабушки Аси. Правда, мы с Димой на двести процентов уверены: бабуля уже сдалась мальчишке в плен с потрохами, но покер-фейс держит отлично, иначе этот юный сердцеед с голубыми глазищами сразу сообразит, что к чему и будет ездить на её шее без зазрения совести.

Кирюшке почти три. Он вздрагивает при громких звуках и проворно прячется под стол, когда кто-то повышает голос. Иногда плачет во сне, но не боится взрослых. Особенно, если ему улыбаются.

— Более ласкового ребёнка не найти, — вынесла свой вердикт госпожа Драконова, гладя мальчишку по мягким кудряшкам. — Как хорошо, что никто не успел его сломать, — опрометчиво заметила она.

— Бабуфка Ася, я жы не мафынка. Это мафынки ломаются, а дети нет!

Мы тихонько посмеивались, глядя, как торопливо прижала пальцы к губам наша великолепная ба. Мы все учились жить рядом с ребёнком, который уже всё понимает и соображает.

— Я буду чай, Оля, — отвечаю застывшей на пороге девушке и мысленно радуюсь: она «пришлась ко двору». Тихая, неприметная, услужливая. Она училась улыбаться, но ещё не смела возражать. Не всегда понимала шутки, но никогда не обижалась. Однажды она научится открыто смотреть людям в глаза и сможет жить, не оглядываясь пугливо на каждый шорох.

— И как успехи? — дышит мне в затылок, тихо подкравшийся Драконище. Он думал, что не слышу или не вижу его отражения в оконном стекле?

— Какие именно достижения вас интересуют, Дмитрий Иванович? — улыбаюсь я, не поворачиваясь. Он стоит, заложив руки в карманы. Близко, но не касается меня.

— Подсчёт дождевых капель, естественно, — таким вежливым и невозмутимым голосом он разговаривает со всеми. Но я чувствую нюансы. А может, просто придумываю их для себя.

— А я думала, вас интересуют сногсшибательные новости.

— Ты беременна? — мурашки по коже от его рычащего спокойствия.

— Нет, конечно. Хотя беременность очень косвенно имеет отношение к тому, о чём я хочу с вами поговорить.

— Тогда заходи, — вздыхает мой персональный дракон уже нормальным голосом. — Подозреваю, речь опять пойдёт о работе.

— На производстве ни слова о личном, — не моргнув глазом, строю деловую мину и поворачиваюсь.

Мне удаётся спокойно посмотреть ему в глаза. Поймать серую молнию из-под ресниц. Спрятать её в своём сердце. А затем лёгкой походкой пройти несколько метров, давая возможность Драконищу полюбоваться своими ножками и видом сзади.

Надеюсь, он сейчас думает о работе, да.

Она меня дразнит и провоцирует. Каждым жестом и взглядом. Невинным взмахом ресниц. Порой делает она это невольно, а иногда — специально. Вот как сейчас. Крутит попкой передо мной, и я не могу ни о чём думать, кроме того, что на ней трусики цвета электрик — в тон яркой блузки. Это у неё мода новая: подбирает нижнее бельё под цвет кофточек или футболочек.

У меня чешутся руки. У меня голова кругом. Неистребимая потребность касаться её. Целовать. Дышать в затылок. Вдыхать запах её духов. Представлять её разгорячённое тело под собой — откровенное, нежное, отзывчивое.

Гладить её пальцами и языком. Погружаться в неё полностью, вбиваться, вызывая стоны крики. Вести её к пику наслаждения и получать сполна бешеную самоотдачу во всём.

Я чутко слежу за каждым Никиным жестом, взглядом. Наблюдаю, как она улыбается или хмурит брови, постукивает ручкой или телефоном по губам, когда задумывается. Пытаюсь разглядеть раздражение. Боюсь уловить неприязнь — сигнал, что надоел ей, что она хочет побыть в одиночестве. Наедине со своими мыслями.

Приглядываюсь и терзаюсь страхами. Потому что не могу и не хочу с ней расставаться ни на миг. Я думаю о Нике, когда веду деловые переговоры. Когда вынужден уезжать из офиса, чтобы параллельно вести другие дела. Я непростительно долго и много времени провожу в агентстве, которое скоро прекратит своё существование.