После того, как Рулад заполучил летэрский венец, Альрада во главе отряда арапаев выехал из Летэраса в поисках предателя – брата императора по прозванию Страх и его раба Удинаса. Никаких следов обнаружить не удалось, и Альрада торжествовал в душе. Но ярость Рулада оказалась безбрежна и едва не обернулась массовыми казнями. Среди первых жертв несомненно оказался бы Альрада со своими следопытами, однако Руладу пришлось сдержаться, он слишком нуждался в воинах тисте эдур после того, что осталось от Ханнана Мосага, – и не только, чтобы управлять захваченной империей, но и для новых, куда более продолжительных походов.

Например, такого похода, как этот. Знай он заранее, что принесут эти путешествия, Альрада выбрал бы казнь, благо, Рулад не скупился на кровавые церемонии на заре своего правления в Летэрасе.

С той поры… всё, что мы творили по его воле, будь он проклят…

Мы следуем за ним – и кем это делает нас? О, Трулл, ты был прав, но никому из нас не хватило отваги встать с тобой рядом, когда это было необходимо.

Воспоминания о Трулле Сэнгаре не оставляли Альраду Ана. И не только они. Память вообще не давала ему покоя, однако рано или поздно всё сводилось к этому одинокому, исполненному достоинства воину-эдуру.

Он стоял на палубе громадного корабля, озирая бурлящее море, с лицом, давно занемевшим от ледяных брызг. По тяжёлым волнам шли рядом другие суда – половина Третьей эдурской имперской флотилии искала путь в обход бескрайнего материка. Под палубами и среди снастей на всех этих кораблях летэрийские матросы и юнги выбивались из сил, пока их хозяева упивались вином и обжирались, тискали рабынь-летэриек в роскошных постелях, а, насытившись, бросали их, сломленных и отравленных ядовитым эдурским семенем, в набегавшие волны, на поживу гигантским серым акулам и косякам вечно голодных дхэнраби, неотступно сопровождавшим флотилию.

Половина флота этих морей. Под началом Томада Сэнгара, отца императора.

Ну, и чего же мы достигли, дражайший Томад? Собрали считаную горстку сомнительных вояк, которых привезём домой для услаждения твоего безумного младшего сына.

И не будем также забывать о найденных родичах. Откуда они взялись? Они сами этого не знают. Но должно ли нам относиться к ним, как к своим? Раскроем ли мы им свои объятия? Нет, они недостойны, кровь их замутнена поражениями и утратами. Наш дар им – презрение, хоть мы и именуем это освобождением.

Но я думал о бойцах… и о ненасытной алчности Рулада, что высылает в этот мир одну флотилию за другой. Томад. Хорошо ли мы справились?

Он подумал о последних Гостях, плывших в трюме, и слабая тень подозрения шевельнулась в его скукоженной, насквозь прогнившей, изъеденной душе, что, возможно, на сей раз они нашли нечто и впрямь удивительное. Человека, способного заставить Рулада подавиться собственной кровью, а то и не один раз… хотя затем, как обычно, раздастся этот ужасающий вопль…

Мы тщимся и терпим поражение, и так раз за разом. Вечная круговерть.

И я никогда не увижу свой дом.

Глазами цвета выветренного гранита командир летэрийской морской пехоты атри-преда Ян Товис, которую солдаты называли Мглой, посмотрела на болящего. В корабельном трюме не хватало света, воздух был затхлым и влажным. С каждым ударом волны о борт обшивка кряхтела и потрескивала. Тени от неярких ламп плясали по деревянным балкам.

– Вот, – сказала она, – пей.

Человек поднял на неё покрасневшие глаза, его лицо было цвета китового жира.

– Пить? – Одного слова, кажется, было достаточно, чтобы он вновь сложился вдвое, обуреваемый спазмами, и удержаться от рвоты явно стоило ему немалых усилий.

– Я плохо знаю ваш язык, – сказала она. – Пей. Два глотка. Подожди, потом пей ещё.

– Меня вывернет, – возразил человек.

– Не важно. Два глотка, станет легче. Потом ещё. Болезнь уйдёт.

Дрожащей рукой он принял у неё небольшую, покрытую патиной склянку.

– Седа делает, – пояснила Мгла. – Делали, очень давно. Болезнь уйдёт.

Он глотнул раз, затем другой, застыл на пару мгновений, рывком повернулся на бок. Долго кашлял, отплёвывался, пытался отдышаться и выдохнул наконец:

– Чтоб меня духи забрали… Да.

– Лучше.

Кивок.

– Пей всё. Не стошнит.

Так он и сделал, потом улёгся поудобнее, прикрыл глаза.

– Лучше. Да, так лучше.

– Хорошо. Теперь иди к нему. – Она ткнула пальцем в сторону носа, где шагах в двадцати дальше по проходу виднелась в темноте скрюченная фигура.

– Преда Томад Сэнгар боится, что Предстатель не переживёт дорогу. Не ест, не пьёт. Тает на глазах. Иди к нему. Вы много говорили, какой он сильный. Мы видим другое. Мы видим слабость.

Стараясь не встречаться с ней взглядом, человек приподнялся и сел, потом неуверенно встал на ноги. С трудом удерживая равновесие, он распрямил спину. Поплевал на ладони, потёр их, затем пригладил волосы.

Только тогда Таралак Вид повернулся к женщине.

– Я гляжу, ты и сама-то выглядишь паршиво. – Он нахмурился. – В чём дело?

Мгла покачала головой.

– Иди. Преда должен быть уверен. Иначе мы бросим за борт вас обоих.

Гральский воин отвернулся и неловко, по-крабьи, двинулся вверх по проходу. По обе стороны, втиснутые между бочонками и ящиками, виднелись скованные цепями люди. Серокожие, как и их пленители, почти такие же рослые. Черты лица говорили о том, что в их жилах течёт эдурская кровь. Но это никак не мешало им гнить здесь, в грязи и нечистотах, тусклыми совиными глазами провожая пробиравшегося вперёд Таралака.

Грал опустился на корточки рядом с Икарием, опустил руку воину на плечо. Тот заметно дёрнулся под прикосновением.

– Друг мой, – негромко обратился к нему Таралак. – Я знаю, тебя терзает недуг духа, а не плоти. Но, Икарий, ты должен с этим бороться.

Ягг лежал на боку, поджав ноги и обняв руками колени, – в таких позах, насколько помнилось гралу, эрлийцы хоронили своих мертвецов. Долгое время его слова оставались без ответа, затем по скорчившемуся на полу телу прошла дрожь.

– Я не могу. – Икарий поднял отчаянный взгляд на Таралака. – Я не хочу… не хочу никого убивать!

Таралак потёр лицо. Во имя всех духов нижнего мира, отменное же пойло у этой Мглы. Я справлюсь.

– Икарий. Посмотри на этот трюм. Взгляни на этих грязных созданий – которым обещали спасти их от угнетения. Которые поверили, что эдуры станут их спасителями. Но нет же. Их кровь нечиста. Она замутнена – они были рабами! Пали так низко, не помнят ничего о своём прошлом, о былой славе – да, я знаю, о какой ещё славе? Но взгляни же на них! Что за демоны эти тисте эдур и что за проклятая дыра их империя, если они так обращаются со своими? А теперь скажи мне, Икарий, что я дал тебе? Скажи!