И мятый пиджак закрыл дверь.

– Их расстреляют, – сказала корреспондент немецкого радио, дама неопределенного возраста в нелепых вельветовых рейтузах, плотно облегавших широкие бедра. Радиожурналисткам порой можно не думать о своей внешности.

– Почему ты так думаешь, Ирэн?

– Это страшные люди, – сказала она. – С ними всегда нужно читать между строк. А тут все ясно.

– Что ясно? – переспросил я.

– Да то, что они хотят от них избавиться.

– Но ведь это я их с собой привел! – повторил я и слова, и даже интонацию фразы, сказанной в министерстве.

Радиодевушка только пожала своими большими плечами в лохматом свитере. Что в некотором смысле означало то же самое, что сказал мне синий пиджак.

Нет! Не так!

Она сначала пожала плечами. А потом сказала: «Нам всем нужно поднимать шум». Она, Ирэн, сделала включение, которое повторили несколько европейских радиостанций. Я вышел в эфир и заявил, что новый режим собирается расправиться с невинными людьми. В соседнем Пакистане дипломаты пытались убедить Кабул отпустить пленников, которых звали Ферроз Эдбархан и Мохаммад Ширин. С ними я познакомился в Зоне Свободных Племен, в соседнем Пакистане, там до сих пор много тех, кто убежал от войны. Советской. Но эти не бегали. Они были моджахедами.

* * *

Новая война ушла отсюда. Словно струя напалма, она, ударившись о границу, устремилась вниз, на юг, и там еще долго будет бушевать, выжигая унылые кишлаки. Но здесь, по обе стороны линии Дюрана, до сих пор воюют по-своему. Для пуштунов перейти эту линию так же просто, как перешагнуть черту между жизнью и смертью. В 1893 году Великобритания была уверена, что для безопасности собственных колоний в Индии ей необходимо создать видимость границы с Афганистаном. Британский офицер, секретарь индийской колониальной администрации сэр Мортимер Дюран разработал документ, который вскоре подписал эмир Афганистана Абдул Рахман Хан, по национальности пуштун. В документе определялась условная граница между Британской Индией и землями пуштунов в Афганистане. Его действие заканчивалось в 1993 году. Британцы считали, что сотни лет им вполне хватит, чтобы превратить воображаемую линию в настоящую границу. Этого не произошло.

Движение «Талибан», похоже, и создавалось для того, чтобы после девяносто третьего новый кабульский режим не стал требовать назад свои земли у Пакистана. Но талибы, поддерживаемые по иронии судьбы именно Исламабадом, выступили за пересмотр линии Дюрана.

Этих земель нет на карте. Здесь не действуют законы Пакистана. При въезде на территорию свободных пуштунских племен можно увидеть плакат: «Иностранцам въезд категорически воспрещен». Несколько кордонов пакистанских военных, один-два тщательных осмотра автомобиля. За блокпостами ты предоставлен самому себе и собственной фортуне. Попав сюда, очень легко затеряться в многоликой пуштунской толпе. И те, за кем тянется криминальный след из прошлой жизни, хорошо знают об этом. Один из моих знакомых пуштунов, учивший русский в украинской тюрьме, где мотал срок, кажется, за торговлю наркотиками, очень просто и доходчиво объяснял, в чем разница между «tribal areas» и остальным Пакистаном. «Как тебе это на вашем языке объяснить? – подбирал слова пуштун возле вооруженного кордона на въезде в Зону Свободных Племен. – Там свобода. Гашиш, оружие, все свободно. А здесь свобода заканчивается. Ментовская территория, короче».

С Мохаммадом Ширином мы познакомились в пуштунском племени Моманд. «Этот человек, – так представил Мохаммада тезка, вождь деревни, – еще во время Советов водил в Афганистан журналистов». Я так понял, что речь точно шла не о советских журналистах.

Малик Мохаммад Акбар, деревенский вождь, сидел на деревянной кушетке и пил чай. Ветеран нелегальных переходов озабоченно покачивал головой, словно в подтверждение слов малика. Я понял, что вождь прекрасно говорит по-английски, но при этом категорически отказывается беседовать с заезжим журналистом на языке тех, против кого воевали его отец, его дед и прадед. Ведь британцы, пытаясь обосноваться на территории пуштунов, развернули здесь свои войска, но вскоре были выбиты местными жителями. В 1930 году на территории племени Моманд разгорелось мощное восстание пуштунов, и Омар Хан, отец малика Мохаммада, тогда начал издавать первую пуштунскую газету. Она называлась «Удар». Язык любой из статей «Удара» вполне подходил для первых страниц и сегодняшних газет.

«В течение сегодняшнего дня около сорока бомбардировщиков совершили налеты на позиции пуштунов», «Четырнадцать человек погибли от разрыва бомбы», «Британские представители обратились к племенам с ультиматумом о прекращении сопротивления».

Я держал этот листок в руках, а мой возможный проводник переводил мне с урду на английский замысловатую вязь заголовков.

С тридцать третьего по сорок второй год Хан ежемесячно получал от германского правительства на войну с британцами по пятьдесят тысяч марок. В сорок втором все эти деньги пуштунский лидер передал советскому послу в Тегеране. Омар Хан решил стать коммунистом. Такая вот ирония судьбы.

От воспоминаний об отце малик Акбар плавно перешел к тому, о чем в две тысячи первом говорили в любой стране мира.

«Америка – великая держава, это она сама создала неуловимого бен Ладена, – рассуждал малик Акбар. – Для этой страны Усама сначала был просто моджахедом, то есть героем, а теперь вдруг стал террористом. Он просто больше не нужен Америке. Советский Союз, хотя и воевал против нас, так не делал».

Малик сделал паузу и чуть понизил голос, чтобы высказать крамольную мысль.

«Да и вообще, если бы Советы дружили с пуштунами, а не с таджиками, то войну в Афганистане непременно выиграли бы».

Я с сомнением покачал головой. У нас, в бывшем СССР, и у них, в Зоне Свободных Племен, в слово «война» вкладывают разный смысл.

Сыновья малика, ни слова не говоря отцу, перешли линию Дюрана, прихватив с собой все имевшееся в доме оружие. Накануне жители территории племени Моманд – это я узнал от малика – собрали сто шестьдесят килограммов золотых и серебряных украшений в помощь талибам. Сюда приходили пуштунские женщины и, едва приподняв паранджу, бросали на груду золота снятые с себя килограммовые подвески. Но оказалось, что ни золото, ни оружие, ни люди талибам не нужны. Драгоценности не помогли вечным студентам победить, оружие осталось брошенным на полях сражений. А сыновья малика Мохаммада так и не вернулись домой.

«А хотите записать интервью с бен Ладеном?» – сказал малик внезапно и загадочно.

«И что для этого нужно?» – удивился я.

«Да, собственно, ничего. – Вождь внимательно посмотрел на меня сквозь толстые линзы очков. – Вы поживете тут неделю, другую. К вам присмотрятся. А там, глядишь, и позовут». Мы с оператором Егором переглянулись. Успев немного изучить здешний народ, мы поняли, что ждать придется гораздо терпеливее и дольше, чем две недели. Вполне возможно, и месяц. И два. Причем интервью никто не гарантировал. «Спасибо, – поблагодарил я, – нам нужно в Афганистан». И тут будущий проводник вздохнул. «Так ведь присмотрятся к вам здесь, а за интервью нужно идти вон туда». И малик кивнул в сторону линии Дюрана.