– Ты можешь сказать, где я?

– Вы находитесь в палате 307 «Вальгаллы».

– «Вальгалла»? – Он знал, что вёл дела с этим учреждением, но не мог вспомнить какие.

Управляющая система услужливо подсказала:

– «Вальгалла» – это Корпорация динамики здоровья при американском Франкфуртском хосписе.

От страха он едва не опустошил кишечник, но тот был уже пуст. Томас от сочувствия заёрзал, но не позволил себе отсоединиться. «Вальгалла» была «складом мяса», который он подрядил ухаживать после сканирования за своим коматозным телом, пока оно не отойдёт, – с применением дозволенного законом минимума врачебного ухода, но без героических мер продления жизни.

Он всё-таки прошёл сканирование, но его подвели.

Ему дали проснуться.

Это было потрясение, однако он быстро смирился. Нет причин для паники. Не больше шести часов – и его вывезут отсюда, сканируют заново, а тот, кто в ответе за его пробуждение, окажется выброшен на улицу ещё быстрее. Он попытался сесть, но голова ещё слишком кружилась от остаточного действия наркотика, что затрудняло координацию движений. Он вновь опустился на подушки, перевёл дух и заставил голос звучать ровно:

– Я хочу говорить с директором.

– К сожалению, это невозможно.

– Тогда со старшим по должности членом персонала, какого сможешь найти.

– В настоящий момент вы не можете говорить ни с одним из членов персонала.

Струйка пота скатилась на глаза. Бессмысленно было орать на машину, угрожая судебными исками. Может, благоразумнее вообще никому не угрожать. В подобном заведении вполне могут ответить тем, что просто его одурманят, снова погрузив в кому.

Что ему нужно, так это дать знать о ситуации кому-нибудь снаружи. Он сказал:

– Я хочу позвонить по телефону. Можешь соединить меня с сетью?

– Я не уполномочен это делать.

– Я могу сообщить тебе номер счёта, зарегистрированного на мой отпечаток голоса, и разрешить тебе оплатить услугу оттуда.

– Я не уполномочен принимать номер вашего счёта.

– Тогда… позвони Рудольфу Дитерлю из «Дитерль, Холлингворт и партнёры», за счёт фирмы.

– Я не уполномочен делать такой звонок.

Он недоверчиво рассмеялся.

– Ты вообще способен физически соединить меня с сетью?

– Я не уполномочен разглашать мои технические характеристики.

Оскорблять машину – значило бы напрасно тратить дыхание. Он поднял голову и осмотрел комнату. Никакой мебели: ни стола, ни тумбочки, ни стула для посетителей. Только мониторы рядом с кроватью, установленные на тележках из нержавеющей стали. И ни терминала, ни вообще какого-либо коммуникационного оборудования – даже слуховой трубки на стене.

Он ощупал иглу, воткнутую в его предплечье пониже локтя. Всё прикрывал бесшовный рукав из плотной резины шириной в несколько сантиметров; казалось, целая вечность ушла на то, чтобы втиснуть под него кончики пальцев, а когда это наконец удалось, то ничуть не помогло. Рукав был слишком тугой, чтобы стащить его одной рукой, и слишком жёсткий, чтобы закатать, как рукав рубашки. «Как они вообще собирались снимать эту дрянь?» Он подёргал за трубку, питавшую иглу и уходившую под рукав; та не поддалась. Другой конец трубки исчезал в насосе с лекарством.

Томас забеспокоился, не вызовет ли подозрений у клона столь неподатливая игла после кафкианской беседы с системой управления? Но, кажется, возможность того, что какое-то будущее «я» оживит файл сканирования вторично, была слишком хитроумным объяснением, чтобы прийти клону в голову в столь кризисной ситуации.

Придётся нести насос с собой. Это будет помехой, но, раз придётся бродить по зданию, завернувшись в простыню, в поисках терминала, насос вряд ли сделает его ещё подозрительнее.

Он начал стаскивать с груди электроды, как вдруг правую руку пронзил импульс тепла, распространяющий онемение. Насос дважды бибикнул; он обернулся и увидел, что на ящичке механизма загорелся зелёный светодиод, ранее им не замеченный.

Паралич волной разлился от плеча быстрее, чем он успел бы двинуться. «Трубку, что ли, пережать?» Хотел скатиться с кровати, но, если тело и отреагировало, он этого не почувствовал.

Глаза моргнули и закрылись. Он старался сохранить сознание, и это удалось. По сценарию клон должен был получить несколько минут способности мыслить, хотя к реальным фармакологическим свойствам опиатов это отношения не имело.

Его энцефалограмму наверняка фиксирует компьютер. Скоро кто-то должен заметить, что он просыпался, и понять, что единственным гуманным решением будет оживить его.

Но ведь кто-то должен был заметить и сам момент пробуждения.

Куда вероятнее, что его просто бросили, оставили умирать.

Томас чувствовал дурноту. Всё это садистическое безумие. Но уже поздно проявлять щепетильность. Всё, чему он сейчас был свидетелем, уже произошло.

Тело онемело, но ум был кристально ясен. Не замутнённый отвлекающими реакциями организма, страх сделался чище и острее, нежели ему когда-либо приходилось испытывать.

Он попытался обратиться к привычным, утешительным истинам. Копия сохранится и проживёт жизнь за него. Это тело всегда было обречено сгинуть, и он давно смирился с этим. Смерть – необратимое разрушение личности, и это не смерть – лишь сбрасывание кожи. Бояться нечего.

Если только он не ошибается насчёт смерти. Не ошибается во всём.

Он лежал, парализованный, в темноте. Хотел заснуть и панически боялся сна. Желал хоть чего-нибудь, что могло бы его отвлечь; страшился потратить зря драгоценные последние минуты, оказаться неподготовленным.

«Неподготовленным»? Что это может значить? К уничтожению незачем готовиться. Он не возносил на смертном одре мольбы к Господу, в которого перестал верить в двенадцатилетнем возрасте. Он не собирался отбрасывать семьдесят лет здравомыслия и свободы ради возвращения к мальчишеской вере. «Если не будете как дети, не войдёте в Царствие Небесное»? Именно этот стих когда-то помог ему разглядеть нехитрый механизм ловушки, его расшифровка была слишком очевидной даже для ребёнка: «Вся эта ерунда оскорбительна для разума взрослого, но ты всё равно должен проглотить её, не то будешь вечно гореть».

И всё равно он боялся. Крючки впились слишком глубоко.

Ирония ситуации в том, что он наконец образумился и отверг сумасшедшую идею разбудить себя намеренно. «Принять свою смертность! Очистить Копию от чувства вины!» Что за жалкий анекдот получился бы. А теперь тот, кто должен был получить всю пользу от этого дебильного поступка, не узнает, что всё именно так и произошло, но случайно.

Чернота в его черепе словно распахнулась, невидящему взгляду предстал незримый пейзаж. Ощущение, что он находится на кровати в хосписе, одурманенный и ослепший, исчезло; теперь он был затерян на равнине тьмы.