Парик на голове Замши сгорел. Опаленная, зашитая вдоль и поперек, она напоминала невесту чудовища, слепленного в лаборатории безумца-ученого. Шкодина не умерла, но и в себя не приходила: веки на глазах томно приспущены, зрачки – разной величины. Вот тебе и чудовище.

Рокхадсоны пообещали не выпускать никого из ворот. В кои-то веки! Это дало мальчикам фору. Кевин схватил Замшу за руку. Все подхватили ее. Стоял жуткий холод, но кожа мертвой девушки оказалась теплой, теплее, чем у живого. Было приятно ощущать этот жар.

Ребята босиком помчались по снегу, между бесчисленных рядов жухлых кукурузных стеблей.

* * *

Шкодина больше не разговаривала, зато ребята всюду таскали ее с собой – в комнату отдыха с телевизором, в столовку – и сажали в самом центре. Рассказывали друг другу историю о том, как она запомнила коды от замков, написанные на органах мертвой девушки; потчевали друг друга байкой о том, как она высунулась из окна, чуть не падая, ни за что не держась, и поймала желтый шарик. Свинья-пират напоминал, как она смотрелась, когда сиганула наружу из палаты с мертвой девкой через плечо. Ее подвиг они превратили в легенды. В солнечную погоду брали ее с собой на баскетбольную площадку. Брали ее с собой везде.

А вот Уэйла-младшего игнорили. С ним никто не разговаривал. Как-то, вернувшись с баскетбольной площадки, ребята застали такую картину: Уэйл-младший поставил одну кровать на другую, сверху – стул, забрался на него, завязал на трубе ремень, соорудил петлю и, накинув ее себе на шею, шагнул в пустоту. После смерти он никуда не попал, по крайней мере телесно. Труп его получил парад, которого Уэйл-младший так жаждал – долгий, медленный и траурный, вдоль по всей Мейн-стрит. Правда, никто не приветствовал его радостными криками, и ехал он не в кабриолете с откидным верхом.

Шкодина осталась с ними, но собою быть перестала. Пялилась в пустоту и подергивалась, будто на электрическом стуле, выжигающем из нее смелость. Дабы сохранить тайну Шкодины, Кевин сам водил ее в душ, сам кормил. Если персонал Пидорятни и раскрыл ее личность, они ничего не предприняли. Может, за Шкодину по-прежнему исправно платили, а может, Капитан опасался расследования.

Обитатели шестого этажа вяло планировали новый побег. Джаспер вырезал из куска мыла пистолет и покрасил его в черный обувным кремом. Фасс О’Лина ночами сидел у окна в ожидании нового шарика. Хотя на самом деле никто из ребят не хотел во внешний мир.

Кевин не видел в возвращении смысла. Кому охота возвращаться в такой подлый мир? Кому нужны почести от нечистых и мерзких людей? Он мог бы вернуться героем, но кому охота быть королем среди гнуси? Никто из мальчиков не хотел послужить живым доказательством тому, что система-пустышка работает. Если они сейчас выйдут, то их естественная тяга к девчонкам оправдает тех, кого они ненавидят. Капитан станет героем. Сидя здесь, они утешались мыслью, что разорят предков. Их семьи, общины лишатся последних штанов, оплачивая счета. Их поколение – поколение забастовщиков.

Кевин понимал: оставшуюся жизнь придется носиться с пеной у рта, что-то делать, а тут можно расслабиться. Сидеть запертым в лечебнице не так уж и плохо. Ему и не хотелось гонять на «Порше» со скоростью двести миль в час. Здорово было просто сидеть. Жизни в Шкодине сейчас было не больше, чем в Замше, и Кевин твердо решил о ней заботиться.

Он сам одевал ее и водил на уроки. В попытках научить ее физике сам освоил предмет. Он редко смотрел на календарь, не торопил время и не стремился оказаться где-то еще. Так был доволен. Жизнь очистилась от бешеной гонки в сторону будущего.

Кевин решил, что это хорошая тренировка. Так он готовился стать отцом, и так у него в голове постепенно созрело представление о том, как живут долго и счастливо. Еще он заметил иронию происходящего: родители упекли его в лечебницу, дабы спасти душу сына, а он обрел тут жизнь. Выяснил, что жизнь сама по себе хороша. Не надо превращаться в мультяшную пародию на себя.

Здесь, на высоте шести этажей, над бескрайними кукурузными полями, он ощущал себя не столько узником тюрьмы, сколько монахом в монастыре. Чуть ли не в раю.

* * *

В тот день Кевин, как обычно, усадил Шкодину на унитаз. После обильного обеда следовало подстраховаться. В туалете было так тихо, что Кевин слышал, как бу́хает мяч о бетонку на баскетбольной площадке. Стоя возле тесной кабинки, из которой торчали волосатые коленки Шкодины, он чувствовал себя неловко. Услышав же запах мочи, обрадовался – как бы по́шло это ни звучало. Шкодина сделала свое мокрое дело, и можно ее уводить.

Пока никто, кроме Шкодины, не слышал, Кевин Клейтон завел монолог-исповедь.

– Кроме побега, я иного пути не знаю. – Он пригладил Шкодине торчащие после удара током шипы волос. Смахнул со щеки муху. – Я сбежал от семьи. Мог бы и отсюда сбежать… – Он прислушался к журчанью мочи в унитазе. – Нас спасет время. – Шкодина пернула. Добрый знак. – Время спасает всех.

С отсутствующим видом он посмотрел на затяжку на черной футболке. Просунул палец, проверяя, большая ли дырка.

– Надо будет подлатать.

По-прежнему мускулистая, Шкодина сидела на толчке, втянув голову в массивные плечи.

– Без обид, – сказал он, – но беда гомосеков в том, что они не взрослеют.

Гомики не знают чувства собственного достоинства, потому их и не уважают окружающие. Педики ни разу не судили конокрадов, не зарубили сияющим мечом ни одного дракона.

Вздохнув, Кевин оторвал полоску туалетной бумаги; наклонив Шкодину, подтер ее. Глянул на бумажку – та была желтая. Выбросил, оторвал еще, и на сей раз, кроме следов мочи, заметил кое-что другое: бумага поблескивала радужной пленкой. Вазелин Кевин узнал сразу же. Его было много. Кевин подтер Шкодину снова и увидел мутные капли, вязкие – как те, что обнаружились внутри Замши.

Кто бы это ни сделал – Капитан или кто-нибудь из охраны, – он тоже выяснил, что Шкодина не мальчик.

* * *

Весной в одном из последних писем мать пожаловалась, что ее сад разоряют призраки мертвых песчанок. Песчанок, загубленных Кевином. Кевин навлек на их дом проклятье. Ночью призраки объявлялись в саду и поедали клубнику, уничтожали всходы салата. Нашествие мстительных призраков обрекло семью на голод. Это был бред на грани осознания того, что невозможно принять. Мать цеплялась за знакомую реальность: песчанки мертвы, ее сын – извращенец, но Капитан поправит дело.

Среди ответственных по этажу поползли слухи, будто лечебнице светит иск, разбирательство, хотя извне никто никаких действий не предпринимал.

Кевин представил картинку: мать рыдает, ноги у нее распухли, кровоточат. Несмотря на сплетни, расследования никто не начал, да Кевин и не ждал такового. Эта порочная система связала многих.

Вскоре Капитан объявил, дескать, ребята возобновят занятия. Бэтси пропала, это, конечно же, горе, но еще одна семейная пара пожертвовала лечебнице тело дочери. Девушка погибла в автокатастрофе.