Через двадцать минут Фалмут, стоя у двери на бельэтаж, отдавал указания помощнику:

– Поставьте двух человек у входа на сцену… О Боже!

Причиной его внезапного удивления стал выстрел, который раздался в зале, заглушив негромкую музыку и гул голосов, и последовавший за ним женский крик. Над расположенной напротив принца ложей поднялось прозрачное облачко дыма.

Карл Оллманнс, не в силах больше терпеть напряженного ожидания, выстрелил в сидящую неподвижно в тени шторы фигуру, после чего спокойно вышел из своей ложи прямо в руки двух подбегающих полицейских.

– Врача! – на ходу крикнул Фалмут, когда бросился к ложе А. Дверь ее оказалась запертой, но он, не задумываясь, вышиб ее. На полу совершенно неподвижно, в какой-то причудливой позе лежал бездыханный человек.

– Что за черт! – удивленно воскликнул сыщик, увидев, что мертвец связан по рукам и ногам.

У двери в ложу уже собралась толпа. Фалмут услышал чей-то строгий голос, призывающий к порядку. Обернувшись, он встретился взглядом с комиссаром.

– Они убили его, сэр! – отчаянно вскричал Фалмут.

– Кого? – недоуменно спросил комиссар.

– Его высочество.

– Его высочество? – брови комиссара поползли вверх. – Но принц полчаса назад уехал с Чаринг-кросса на континент!

Фалмут разинул рот от удивления.

– Тогда, во имя всего святого, кто это?

На вопрос сыщика ответил господин Меншиков, который пришел сюда вместе с комиссаром:

– Антонио Селлени, анархист из Милана.

Когда Карлос Фердинанд Бурбон принц Эскуриальский герцог Буда-Грацский, наследник трех престолов женился, множество его августейших родственников, рассеянных по всей Европе, вздохнули с величайшим облегчением.

Принц, открытый сторонник передовых взглядов, идеалист, полный утопических идей о возрождении человечества, но и не чуждый обычных мирских удовольствий, лихой водитель и бесшабашный наездник, был совершенно безразличен к общественному мнению, что в равной мере является признаком дураков и истинно великих людей. Для европейских монарших домов его женитьба была делом международного значения.

Его императорское величество одной из центральноевропейских стран обратился к убеленному сединами канцлеру:

– Te Deum…[13]В каждом храме. Вы меня понимаете, фон Хедлитц?

– Это огромное облегчение, – произнес канцлер, многозначительно кивая.

– Облегчение! – повторил император, потягиваясь так, будто облегчение было физическим. – Этот молодой человек отнял у меня два года жизни. Вы слышали о лондонском покушении?

Канцлер о нем слышал. Более того, ему о происшествии в мюзикхолле докладывали самое меньшее три или четыре раза, но он был опытным канцлером, поэтому сделал вид, что приготовился внимательно слушать. Его величество был прекрасным рассказчиком, поэтому начал со вступления:

– Если верить его высочеству, он спокойно сидел в своей ложе, когда вошел итальянец. Заметив в его руке нож, он привстал, чтобы схватить мерзавца, но вдруг, как будто из ниоткуда, возникли трое мужчин. Они повалили убийцу на пол, связали и заткнули ему рот. Думаете, наш Карлос Фердинанд поднял крик? Не тут-то было! Он сел и спокойно продолжал смотреть представление, краем глаза поглядывая на лежащего на полу связанного человека и на предводителя этой загадочной группы спасителей.

– «Четверо благочестивых»! – вставил канцлер.

– Насколько я знаю, их было трое, – поправил его венценосный рассказчик. – Так вот, их предводитель совершенно спокойно, будничным голосом предложил принцу, не поднимая шума, уйти. Сказал, что его машина стоит у входа, что ему зарезервированы купе на Чаринг-кроссе, каюта в Дувре и специальный поезд в Кале.

Его высочество погладил колено, у него была привычка это делать, когда его что-то удивляло.

– Карл послушался его, как ребенок… Что, по-моему, самое поразительное во всей этой истории. Плененный анархист, связанный по рукам и ногам, был посажен в кресло и оставлен наедине со своими неприятными мыслями.

– А потом убит, – добавил канцлер.

– Нет, не убит, – поправил его император. – Часть из того, что я рассказал вам, стала известна от него самого. Он рассказал об этом полицейским, когда его доставили в больницу… Нет, он не был убит. Его друг оказался не таким уж метким стрелком, каким он себя считал.

Группа возвращавшихся вечером домой рабочих, решив срезать путь и пройти по полю в двух милях от Кэтфорда, заметила висящего на дереве человека издали.

Подбежав, они увидели опрятно одетого мужчину иностранной наружности. Один из рабочих перерезал веревку ножом, но мужчина был уже мертв. Под деревом стояла черная сумка, к которой кто-то привесил записку с предупреждением: «Не прикасаться! В этой сумке взрывчатка. Сообщите в полицию». Еще удивительно было то, что к лацкану пиджака мертвеца был приколот багажный ярлычок. На нем было написано: «Это Франц Китцингер, бомбист, осужденный в Праге в 1904. Сбежал из тюрьмы 17 марта 1905. Он – один из трех человек, причастных к сегодняшней попытке взорвать Тауэрский мост. Казнен по приговору “Совета юстиции”».

– Стыдно признаться, – сказал главный комиссар, когда ему сообщили об этом, – но присутствие этих людей значительно упрощает мне жизнь.

Между тем Красная сотня не намерена была сдаваться и продолжала решительные действия.

В ту же ночь на Кенсингтон-парк-гарденс мужчина с сигарой в зубах неспешно прошел мимо стоящего на посту полицейского и вышел на Лэдброк-сквер. Там он дошел до угла, свернул и, перейдя через дорогу оказался рядом с большим парком, окруженным двумя рядами среднего класса домов. Дома эти были обращены к парку задними стенами. Мужчина оглянулся по сторонам и, убедившись, что рядом никого нет, перелез через железную ограду и спрыгнул на траву газона, очень осторожно сжимая в руке округлый предмет, который до этого топорщил его карман.

Мужчина окинул внимательным взглядом дома, выбирая жертву. В одном доме шторы на окнах были подняты, а выходящие на улицу застекленные двери столовой – открыты. Внутри за столом сидели молодые люди, слышался веселый смех. Очевидно, в доме праздновали чей-то день рождения, потому что на многих из них были разноцветные колпаки и бумажные панамы.

Мужчину явно удовлетворил масштаб предстоящей трагедии. Он шагнул к дому…

Две руки с мышцами, как стальные канаты, обхватили его.

– Не сюда, мой друг, – прошептал ему в самое ухо тихий голос. Губы мужчины дрогнули и раскрылись в жуткой улыбке, обнажив крепкие белые зубы.

К полицейскому сержанту, дежурившему на станции метро «Ноттингхилл-гейт», подошел чумазый беспризорник и протянул записку.