– Правительство, – произнес Фалмут самым официальным голосом, на какой был способен, при этом разглаживая ворс на шляпе, которую держал в руках, – правительство заняло обычную позицию, но смотрит на это дело философски.

В тот вечер мистер Лонг (или же Джессен) как ни в чем не бывало вновь появился в «Гильдии», где полчаса занимал аудиторию лекцией о том, может ли вор-взломщик переквалифицироваться в сторожа.

О том, в каком тайном уголке Лондона восстанавливала силы женщина из Граца, мы не узнаем никогда. Но какие источники питали ее неукротимую энергию и несгибаемую силу воли, мы можем догадаться. Со смертью Старкье она практически превратилась в лидера Красной сотни, и со всей Европы к ней стали стекаться денежные потоки и подкрепление в виде живой силы, что должно было укрепить ее власть и пошатнувшийся престиж самой мощной организации, когда-либо порожденной анархическим движением.

Великобритания никогда не была ареной активных действий анархистов. Веками она служила прибежищем для революционеров, и анархизм побаивался масштабной пропагандой подвергать угрозе безопасное существование политических беженцев, пребывающих на британской земле. Однако известно, что экстремистские силы внутри движения были недовольны наложенными на них ограничениями, поэтому, когда женщина из Граца объявила Англии войну, ее начинание было поддержано с восторгом.

А потом началось, возможно, самое невероятное противостояние в истории человечества. Две могущественные силы, обе находящиеся вне рамок закона, вступили в единоборство, и война эта была стремительной, безжалостной и беспощадной. Но самое необычное в этом было то, что ни одна живая душа не видела бойцов воюющих сторон. Как будто две невидимые духовные силы вступили в титаническое сражение. Полиция оказалась практически бессильной. Войну с Красной сотней вели почти исключительно «Четверо благочестивых», или, как они сами назвали себя в своем знаменитом воззвании, «Совет юстиции».

Такого страха, который вселила в сердца людей Красная сотня, Лондон не помнил со времен восстания фениев. Не проходило и дня, чтобы не становилось известно о каком-нибудь новом готовящемся злодеянии. Самым вопиющим случаем стала попытка спустить с рельсов поезд метрополитена. Если читатель найдет утомительным, что я слишком часто буду упоминать слово «попытка», то это лишь потому, что благодаря достойной удивления бдительности «Совета юстиции» действия анархистов оставались не более чем «попытками».

– Так дальше продолжаться не может, – недовольно произнес министр внутренних дел на собрании полицейского руководства. – Наша полиция признана лучшей в мире, а нас по всем фронтам обставляют люди, которых мы сами же разыскиваем за убийство!

Главного комиссара, и без того весьма раздраженного происходящим, задела критика министра.

– Сэр, мы делаем все возможное, – коротко сказал он. – Если вы считаете, что моя отставка может помочь делу…

– Ради всего святого, не будьте вы дураком! – совсем не по-парламентски воскликнул министр внутренних дел. – Вы разве не видите, что…

– Пока я вижу лишь то, что вреда никакого нет, – упрямо буркнул комиссар и вдруг вспылил: – Вот что я скажу, сэр! Наши люди каждый день нанимают субъектов и похуже этих «Благочестивых». Если не нанимают, то используют. Мелкие воришки, «стукачи», как их называют, рецидивисты, взломщики, а бывало, что и кое-кто похуже. Мы существуем для того, чтобы защищать обычных законопослушных людей, и никто не может…

– В том-то и дело, что это не вы защищаете людей! Вы только получаете информацию…

– От «Совета юстиции», верно, но какое это имеет значение? Выслушайте меня, сэр. – Говорил он очень искренне и придавал вес каждой сказанной фразе легким ударом кулака по столу. – Принца Эскуриальского нужно выставить из страны, – с серьезным видом сказал он. – У меня есть сведения, что красные хотят его крови. Нет, это мне известно не от «Благочестивых», в том-то и дело. Я узнал это напрямик от человека, который продает мне информацию. Сегодня ночью я встречаюсь с ним, если, конечно, они еще не прикончили его.

– Но принц – наш гость.

– Он и так пробыл здесь слишком долго, – решительно произнес практичный и не склонный к сентиментальности комиссар. – Пусть возвращается к себе в Испанию… Через месяц он должен жениться, так вот пусть лучше у себя дома покупает приданое или что он там должен купить.

– Этим вы хотите сказать, что не в состоянии его защитить?

Лицо комиссара исказилось, как от боли.

– Я могу защитить шестилетнего ребенка или спокойного шестидесятилетнего старика. Но я не могу брать на себя ответственность за молодого человека, который настаивает на том, что имеет право ходить по Лондону без сопровождения, который разъезжает куда вздумается на автомобиле и упрямо отказывается сообщать нам свои планы на день… А если и сообщает, то нарушает их!

Слушая комиссара, министр ходил туда-сюда по кабинету, задумчиво опустив голову.

– Что касается принца, – наконец сказал он, – его высочеству уже направлен совет (из наивысших кругов) как можно скорее покинуть страну. Завтра он уезжает.

По лицу комиссара полиции было видно, каким облегчением стали для него эти слова.

– Сегодня вечером он едет в «Аудиториум», – недовольно сказал он, вставая. «Аудиториум», хоть и был перворазрядным мюзик-холлом, имел не самую хорошую репутацию. – Я направлю в зал десяток своих людей, а машину его к концу представления мы подкатим к самой двери.

В тот вечер его высочество был пунктуален и прибыл в театр ровно в восемь. Какое-то время он пробыл в вестибюле, приятно разговаривая с рассыпающимся в любезностях перед столь высоким гостем управляющим, затем вошел в свою ложу и сел в тени красной бархатной шторы.

Ровно в восемь в театр прибыли еще два джентльмена, тоже во фраках. Одного звали Антонио Селлени, а второго – Карл Олл– маннс. Оба они были молоды и, прежде чем выйти из своего автомобиля, обсудили последние подробности предстоящего дела.

– Ты займешь ложу напротив, а я попытаюсь зайти к нему. Если у меня получится – считай, дело сделано. Нож лучше всего. – В голосе молодого человека можно было услышать оттенок гордости. – Ну, а если мне не удастся до него добраться, вся слава достанется тебе. – Он, как и все молодые итальянцы, имел склонность изъясняться высокопарно. Его спутник заворчал и ответил на ломаном французском:

– Однажды я прострелил куриное яйцо, зажатое в пальцах, – сказал он.

В театр они вошли порознь.

Тем временем в кабинете управляющего суперинтендант Фалмут коротал время, читая объявления в вечерней газете.

К нему подошел управляющий с запиской от его высочества, расположившегося в ложе А, что ни при каких обстоятельствах он не должен быть побеспокоен до самого окончания представления. В это же время синьор Селлени, осторожно посматривая по сторонам, подошел к ложе А. Рядом никого не было, поэтому никто не помешал ему мягко повернуть ручку и бесшумно скользнуть в темноту ложи.