– Это кто к нам пришел? – голос последнего президента Российской Федерации был до омерзения слащавым.

Бывший сидел в кресле спиной к ней, не шелохнулся, не обернулся, только дыму подпустил. Она еще раз кхекнула, отозвалась мрачно, припоминая старый, еще времен демократии, анекдот:

– Тот, кто бабушку зарезал.

– Хе, древняя шутка, – усмехнулся он. – Чего хочет наш гарант конституции? Можешь подойти к дедушке сзади и полоснуть ножиком по горлу, пока он курит. Я не бабушка, конечно, но тоже кое-что.

Юлия прошла ближе, без приглашения села против хозяина. Тот сидел с закрытыми глазами и курил. Какое умиротворение! Вокруг мир рушится, а он дым пускает, сукин кот.

– Гарант конституции хочет в отпуск. Или уволиться по собственному желанию.

Бывший приоткрыл один глаз и поглядел на женщину-президента.

– А если более глобально, а не в рамках отдельно взятой личности?

– Если более глобально, то от меня ничего не зависит. Это его величество Вячеслав Террористович желает вас видеть.

Хозяин встал, трубку бросил на кресло.

– Ты у него, стало быть, теперь в секретутках.

Юлия зло скрежетнула зубами.

– Я просила вас меня отпустить.

– Теперь проси его.

– А его я ни о чем просить не стану.

– Тогда живи и мучайся, – бывший пристально поглядел на хозяйку Белого города.

Юлия вздрогнула под этим взглядом. Захотелось встать, кинуться к двери и бежать, куда глаза глядят. Голова стала тяжелой, опустилась вниз, потянув за собой плечи. Юлия Владимировна съежилась, фигура ее словно бы переломилась.

– За что? – вопрос прозвучал тихо, на грани слуха, но хозяин услышал.

– За все. Нам всем есть за что мучаться. Хочешь смерти, привыкай жить в аду. Мамед, идем.

Откуда появился араб, она не поняла, просто вдруг возник рядом. Мужчины замерли на какую-то секунду, словно ожидая ее, но сумасшедшая баба не шелохнулась. Продолжала сидеть без движения и когда они прошли к двери, и когда тихонько прикрыли дверь. И только когда отдалились их шаги, затихнув в конце коридора, резко вскочила, схватила трубку и швырнула ее об пол. На ковер высыпался истлевший табак. Разметался по ворсу пепельным веером.

– Суки! – яростно гаркнула Юлия.

Она подняла ногу и с силой опустила на трубку. Хрустнуло. Юля едва удержалась на ногах. Трясясь от злости скинула туфлю со сломанным каблуком, бросила взгляд на трубку. На чертовом бриаре даже царапины не осталось.

– Сволочи, – она бессильно рухнула на пол и зарыдала навзрыд. – Что ж вы делаете, сволочи!

Хотелось что-то сломать, куда-то выплеснуть ту ярость, что полыхала внутри, ту боль, что рвала грудь. Только сил уже не было. Она сдернула вторую целую туфлю и кинула ее в сторону, только уже совсем вяло, слабо. От этой слабости, а точнее от ее осознания, стало еще больнее.

Удариться бы головой о стену так, чтоб больше ни мысли, ни жизни, чтоб все долой. Да сил нету. Ни сил, ни желаний, ни страстей. Только усталость и боль.

«Умереть, – пронеслось в голове, – умереть сейчас, чтоб ничего больше не видеть и ни за что не нести больше ответственности».

Шут выглядел даже не просто серьезным, а практически вменяемым. Настолько вменяемы, насколько вменяемо может выглядеть обычный человек. Сумасшествие его как рукой сняло. За плечом болтался чехол с гитарой.

– Здравствуй, доктор, – серьезно произнес он ровным спокойным тоном без тени безумия или издевки.

– Зачем пришел? Я тебя не звал.

– Я хочу домой, доктор, отпусти меня.

Слава вздохнул, щелкнул пультом, экран телевизора погас. Беспредельщик уперся локтями в столешницу и подался вперед. Вести пустопорожние беседы с придурком сейчас хотелось меньше всего.

– У тебя есть дом?

Вася в своей обычной манере скосил голову и коротко кивнул.

– Может, у тебя и семья есть?

– Жена и двое детей, – улыбнулся Вася.

– И где же они?

– На кладбище.

Заинтересовавшийся было Слава зло сплюнул и откинулся на спинку кресла.

– Было две язвы, – проворчал он. – Теперь одна, зато поющая. Удивительная у тебя манера шутить с серьезным видом.

– А я не шучу, я серьезен, – ответил Вася.

Слава хотел спросить, как это случилось, но слов не нашел. Впрочем, шут сам то ли поделиться захотел, то ли уловил настроение беспредельщика, заговорил тихо, спокойно, взвешенно:

– Их убили. Этот господин президент и его холопы. Они хотели, чтобы я делал то, что нельзя, а я отказался. Они стали угрожать. Я не поверил угрозам. Тогда они убили и жену, и детей.

– Как? – вырвалось у Вячеслава.

– Страшно, доктор, – голос Васи звучал сдавленно. – Очень страшно. Детей и женщин всегда убивают страшно. Потому я и стал шутом. Если не балаганить, то и вправду можно свихнуться. Вот ты сейчас тоже начнешь убивать. Уже начал. И женщин, и детей будешь убивать. Я не хочу в этом участвовать. Отпусти меня.

Очередная дурная выходка или взаправду так?

– А тебя здесь кто-то держал?

– Конечно. Батька-президент меня ни за что не отпустит. Скорее уже убьет, но ведь теперь решает не он.

Слава в упор посмотрел на шута. Бородка по-прежнему торчала жидким клином, глаза светились, как у Николы-чудотворца с иконы.

– Почему он тебя не отпускал? – твердо заговорил Слава. – За что убил твою семью? Что ты такое делал? Кто ты такой?

– Я ученый, доктор, – легко отозвался Вася. – Ты же сам там в бункере командовал испытаниями моего изобретения.

– ЧТО?!

Вячеслав вскочил с места, дернулся было в сторону, снова замер. Мысли затрещали со скоростью пулеметной очереди, защелкали отстрелянными гильзами. Сказанное объясняло многое, ставило новые вопросы, не укладывалось в голове. Хотя от многого, что он узнал за последние дни, можно было свихнуться, но почему-то именно эта новость добила его окончательно, привела в смятение.

– Ты отпустишь меня? – тихо спросил Вася.

Куда его отпускать… запереть и не выпускать, держать под замком и с надежной охраной. Или вывести на задний двор и шлепнуть. Чтобы никому никогда ничего не рассказал. Он хотел было ответить что-то, но в этот момент распахнулась дверь и на пороге появился бывший. Первый взгляд хозяин бросил на Славу, тут же, впрочем, отметил присутствие шута.

Вячеслав скосился на Васю. Тот снова смотрит безумно, только что слюни не пускает. В глазах шута металось бесноватое пламя. Он резво вскочил с места, расшаркиваясь, склонился перед хозяином и всем видом показал: садитесь, мол.