– Это не жидок, – жестким голосом отвечал Лилье, – а мой боевой товарищ. Я с ним вместе десять месяцев под пулями. А вы, досточтимый, если мне память не изменяет, уже полгода, как состоите в отпуске по болезни?

– Да, – смутился капитан, – ревматизм, спину крутит, хожу с трудом.

– Пока вы спину лелеяли, Абрам десятки раз жизнью рисковал, обмеряя позиции. Прошу вас, капитан, не ставить себя и меня в неловкое положение, и прекратить этот разговор.

После множества хлопот и суеты, японцы всех подсчитали, переписали и учли. Затем выдали паек: мясные консервы, галеты, несколько бутылок рому и мы двинулись пешком на Дальний. Заночевали в полуразрушенной деревушке, прямо на снегу постелив срубленные сосновые ветки. Я пишу эти строки у костра, офицеры, составляющие нашу группу, давно спят. Бодрствуем только мы с Михаилом Ивановичем, делая записи каждый в своей тетрадке. Полная луна заливает наш бивак серебристым сиянием, впервые за многие месяцы не слышны разрывы артиллерийских снарядов и ружейная пальба. Стоит глубокая тишина, нарушаемая только потрескиванием дров в костре. На фоне этой тишины и сияния последние месяцы артурской жизни начинают казаться сумасшествием, бессмысленной, жестокой суетой.

27 декабря

Добрались до Дальнего. Из-за ночевок на снегу почти все простудились и кашляют. Тех, кто подписал обязательство и хочет вернуться в Россию, заставили надеть на левый рукав синюю повязку, после чего отвели в большое здание, где мы будем дожидаться парохода. Условия ужасные, спим на соломе, брошенной прямо на пол, по семь человек в комнате. Хорошо, что хоть кормят сносно.

28 декабря

С самого утра всех обитателей дома вывели во двор, снова пересчитали, и выдали билеты на пароход. Японцы делали свое дело с удивительным спокойствием и сдержанностью. Посадка заняла довольно много времени, поскольку никто не хотел пропустить впереди себя низшего по званию, а список был составлен в алфавитном порядке, что вызвало множество споров и перебранок. В итоге японцы поняли причину замешательства и сутолоки и вызвали на борт сперва штаб-офицеров, потом всех остальных.

Наконец мы разместились по каютам, два человека в каждой и прошли в большой зал на обед. Обед оказался отличным, особенно после артурской голодовки. После продолжительного застолья все разошлись по каютам и отправились на боковую под мерный шум работающей корабельной машины.

Я стоял на носу, прислонившись к левому борту, обращенному к берегу Корейского залива и смотрел на медленно проплывающие горы. Матросы быстро вымыли палубу, и ушли, оставив меня один на один с плеском волн и заунывным посвистом ветра в корабельных снастях. Теперь я почти ясно слышал ускользающую от меня мелодию сопок, обрамленную шумом зарослей гаоляна, хлопками пропархивания куропаток, и ровного шума прибоя. Чтобы не забыть, нужно было ее сыграть хотя бы один раз, я поспешил в каюту, осторожно, стараясь не разбудить задремавшего Михаила Ивановича, вытащил дудочку и вернулся на нос корабля. Там по-прежнему было пусто, я приложил мундштук к губам и заиграл.

Замерли волны, перестала шуметь судовая машина, и сквозь плотную массу дня понеслись трепещущие звуки дудочки. Я сыграл мелодию несколько раз, и, убедившись, что запомнил, опустил мундштук.

Все снова пришло в движение, зашумело, засвистало, заухало. На борту рядом со мной сидел огромный альбатрос и смотрел застывшими янтарными глазами. Я провел пальцем по клюву, взял на руку и подбросил высоко верх – лети.

Он ожил, расправил почти метровые крылья, недоуменно поглядел в мою сторону и в три взмаха оказался далеко впереди корабля. Я следил за ним, пока он не превратился в белую точку и пропал на фоне заснеженных сопок.

Обернувшись, я увидел позади японского матроса в смешном беретике. Он стоял, одеревенело уставясь на меня, слегка покачиваясь в такт движению палубы. Видимо, дудочка действует не только на животных, но и на людей. Я прикоснулся к его плечу и слегка толкнул. Матрос вздрогнул, словно высвобождаясь из пут, ошалело крутанул головой и, шатаясь, удалился.

29 декабря

К вечеру прибыли в Нагасаки. Офицеров, едущих в Россию отделили от остальных и отправили на дезинфекцию. Наше платье забрали и подвергли тщательной обработке, мы же с большим удовольствием приняли горячую ванну. Ванны маленькие, предназначенные для японцев, и я не смог в нее поместиться целиком, так что пришлось то высовывать наружу ноги, то подниматься до пояса.

Спустя час всем вернули вещи, причем все, до малейшей мелочи, включая носовые платки, оказалось выстиранным и выглаженным. Затем нас разделили по трое, посадили на катера и повезли на другой берег бухты, в маленькую деревушку, где предстоит дожидаться парохода в Россию. Поскольку число офицеров в нашей группе оказалось нечетным, то мы с Лилье остались вдвоем и, весьма довольные этим обстоятельством, поселились в двухэтажном домике на одной из боковых улиц деревни, куда нас отвел распорядитель из комендатуры. Хозяйка, весьма миловидная японка средних лет, довольно сносно владеющая русским языком, провела нас на второй этаж, показала каждому его комнату и пригласила после устройства спуститься к чаю.

Итак, мы пленники, но условия плена очень приличные. Каждому вручили памятку, с планом местности и с границами, за которые запрещено выходить. Лилье долго изучал эту памятку и предложил мне записать ее в дневник. Вот ее точная копия:

Уведомляю, что с целью поддержать порядок военного положения и для охраны всех чинов установлено следующее:

1) Место ночлега – Киоса.

2) За границу ночлежного места можно выехать свободно, но только в округах, означенных на плане.

3) Выезжающему и возвращающемуся следует сесть в шлюпку только на пристанях, указанных на плане.

4) Время выезда и приезда с 9 часов утра и до 4 часов вечера.

5) Во время выезда для охраны всех чинов может быть назначен полицейский чиновник.

6) Письменное сообщение позволяется за исключением шифрованных.

29 декабря 1905 года

Губернатор Аракова Еситаро

– Удивительно открывать в смертельном враге благородство и порядочность, – сказал мне Михаил Иванович, когда мы сидели вечером в общей комнате и пили чай с мандаринами. – Я внимательно наблюдаю за японцами и нахожу в них все больше и больше достоинств. Они организованны, честны, приветливы. За каким дьяволом нам понадобилось ввязываться с ними в войну!?

К ужину из комнат наверху пришли другие обитательницы, и тогда нам стало ясно, куда нас поселили. Заметив наши удивленные взоры, но растолковав их по-своему, хозяйка тут же объявила, что все девушки прошли медицинское освидетельствование и русским офицерам нечего опасаться.

– Они и это предусмотрели! – буркнул Михаил Иванович. – Такая заботливость пугает.

Мы очень мило поболтали с девушками за ужином, я припомнил выученный японский и попробовал применить свои знания на практике. Было очень много смеха, меня поправляли и подсказывали, атмосфера установилась очень непринужденная.