– Через неделю – это вряд ли, – возразил Крюк. – Дней через десять. Когда из леса выберемся, там еще по Тракту надо будет идти…

Ундина обиженно засопела.

– Мы тебя слушаем, Диночка, – сказала Сабрина примирительно. – К чему эти сложные расчеты?

– Отстойники явно сделаны для того, чтобы в них можно было остановиться на ночь, – сообщила Ундина. – Значит, в древности дорога двигалась со скоростью триста шестнадцать верст в день, а расстояние от Келенборноста до Старого Тракта можно было пройти за три-четыре дня.

Экен недоверчиво хмыкнул.

– Похоже на сказку, – сказал он. – Семьсот верст за три дня?

– Это если предполагать, что на ночь дорога останавливалась, а если нет – так и еще быстрее, дня за два. Мы же вышли из Келенборноста восьмого червеня, а доберемся в Бьонгард дай Водан к середине вересеня, – добавила Ундина.

– Может, отстойники были построены чаще, а некоторые из них разрушены теперь? – возразил Крюк. – Гоблины или орки могли их уничтожить. Запросто. Ты видела, вокруг отстойника камни? Раньше он был обнесен стеночкой, чем-то вроде забора. Теперь того забора уже нет.

– Не скажи, – задумчиво произнесла Сабрина. – Похоже, что Ундина права. А если путники на дороге не сидели, ожидая, пока она их довезет, а тоже двигались – верхами или хотя бы пешком, помнишь, после первого шнейкхюгеля мы ведь тоже ехали, хотя дорога двигалась… И тогда семьсот верст за четыре дня – это вполне возможно.

– Теперь понятно, почему темные эльфы сдались, едва Разрушители вошли в Трандуиловы Чертоги и Келенбороност, – заметила Ундина. – Тогда тропа наверняка еще двигалась, и получалось, что до Бьонгарда рукой подать…

В открытом клапане появилась голова Ирины.

– Что вы сидите, такие скучные? – бодро воскликнула ведьма. – Пойдемте к костру, Ринке петь собрался, а потом и самим можно будет…

– А чего бы не сходить, – прогудела боремка.

Убрав записную книжку в карман куртки, Ундина накинула плащ. Днем было еще тепло, но ночи стояли уже холодные. Ведьма двинулась к выходу.

– А мы с Крюком, пожалуй, останемся, – ответила Сабрина.

Экен улыбнулся.

– Ну и зря! – воскликнула Ирина.

Сабрина смотрела, как звеньевая заковыляла прочь от фургона. Ее походка совсем не удовлетворяла требованиям к походке благородной девицы – признаком хорошего воспитания считались плавные, грациозные движения. Ирина же сейчас напоминала хромого, но чрезвычайно энергичного воробушка. Сабрина подумала, что благодаря Ирине, да и остальным боевым ведьмам, выпускницам Горной Школы, рассеянным сейчас по всему свету, хромающим, грязным, вытирающим свои мечи от крови и яростно ругающимися с нерадивыми фуражирами при помощи выражений, которых постыдился бы портовый грузчик, благородные дамы имеют возможность сидеть в своих замках, прогуливаться по аллеям плавной, отточенной годами тренировок изысканной походкой, обмахиваться веерами и говорить о высоком. И ведь так было всегда, размышляла Сабрина. Разрушительницы перекраивали карту обитаемого мира и раздирали свои и чужие судьбы, а дворяне сидели в своих замках и тряслись от страха.

Ведьма засмеялась своим мыслям.

– Дина не сложила песню, так я сложу, – произнесла она вслух. – Какое-то сегодня особое настроение у меня… Хочешь послушать, Яндар?

Ундина тем временем нагнала шуструю звеньевую, взяла ее под локоть, и они двинулись к костру вдвоем.

– Конечно, – кивнул экен.

– Погоди только немного, я набросаю, – сказала Сабрина. Высунувшись из фургона, она закричала:

– Дина!

Ведьма обернулась.

– Я у тебя листик бумажки позаимствую? – спросила Сабрина.

– Лопухом подотрешься, – недовольно ответила Ундина.

– Да мне песню записать!

– Возьми, ладно, – смягчилась подруга.

Ундина и Ирина продолжили свой путь к костру. Сабрина залезла в карман плаща подруги, достала записную книжку и вырвала пару листков. Писало у Сабрины было свое – эльфийское, трофейное. Ведьма устроилась на сбитой лежанке, подогнув под себя ноги по-сюркски, и задумчиво куснула верхний конец писала. Он был выполнен в виде смешной мышки.

Пока ведьмы разговаривали, совсем стемнело.

В отличие от южных ночей Мандры, к которым привыкла Сабрина, ночей, когда мрак опускается резко, стремительно и неожиданно, как нетопырь на шею жертвы, тьма Лихого Леса была застенчивой. Сначала в горячем буйстве света появлялась нежность. Затем из ослепительного, победоносного сияния Хорса уходила ярость, свет становился прозрачным и серым, липким, как паутина – солнце уже не грело, но в воздухе висела духота, выдох раскаленной земли. Потом приходили сумерки – нежные, как касание шелка. И лишь потом, незаметно, стесняясь, темнота укутывала дорогу и лес вокруг нее.

– Начнем, наверно, так, – пробормотала Сабрина.

Писало заскрипело по бумаге. Рамдан заиграл на зурне. Крюк опутал выход из фургона заклинанием от комаров, которому его обучили ведьмы, расстегнул клапан и сел, свесив ноги. От костра донесся голос Ринке:

Река заболела смертью

и рыбы спасались бегством.

Брега ее стали жёлты,

как пальцы курильщика трубок

Ринке, как всегда, открыл вечерний концерт песней про мертвую реку. Если верить его объяснениям, была в Лихом Лесу река, испив воды из которой, человек погибал или терял память. Мандреченок было не удивить волшебными реками. Даже Сабрина знала, что по их легенде, где-то на краю обитаемого мира, протекает река Калина. Вода в ней была самой обычной, надо думать, там водились и сомы, и щуки. А вот человек, перешедший Калину по мосту, навсегда исчезал из мира живых. Река Беспамятная, как ее называли темные эльфы, находилась гораздо ближе. Старая тропа, подобная той, по которой двигался обоз, соединяла Бьонгард и берег Гламранта. Зловещая речка пересекала тропу где-то на полпути к реке.

По непонятным причинам, эта мрачная песня очень нравилась Карине. Сабрину же удивляло в ней отсутствие пышных сравнений, изысканных рифм и кённингов, столь характерных для песен эльфов. По крайней мере, те песни тэлери, которые доводилось слышать боевой ведьме, были именно такими. Сабрина собиралась написать песню в тэлерийском стиле, но, услышав пение Ринке, изменила свое решение и перечеркнула первые несколько строк. Сидх тем временем продолжал:

Трава и цветы зачахли,

и ломкими сделались стебли.

В полуденный час злое солнце

сожгло их сухие скелеты.

Вода же в реке блестела,

как ртуть, и неспешные волны

вязко катила к устью,

всё отравляя ядом.

– Крюк, а вы куда после Бьонгарда? – спросила Сабрина, на миг отвлекшись от сочинительства.

Экен пожал плечами: