Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гней и Публий Сципионы переправились через Ибер, не желая упускать удобный случай. Впереди находился Сагунт. Этот город вовсе не был уничтожен окончательно — Ганнибал превратил его в карфагенский форпост. Именно там находились в плену заложники, которых свезли за эти стены со всей Испании.
Римляне проявили коварство в лучших «пунийских традициях»: они решили не осаждать хорошо укрепленный город, а вместо этого нашли «слабое звено» в лице одного из знатных горожан.
У Ливия он назван Абелуксом, у Полибия приводится более «кельтское» написание имени — Абилиг. Раньше, утверждает Ливий, этот человек поддерживал карфагенян, но когда ветер подул в другую сторону, переметнулся к римлянам. Но как перейти к Сципиону наиболее выгодным для себя образом? Перебежчик, которому нечего предложить новому хозяину, — существо «жалкое и презренное». Сам по себе он ценности не представляет, рассуждал Абилиг. А вот если бы он помог римлянам отобрать у карфагенян заложников... Полибий так описывает ситуацию, в которой огромную роль сыграл пресловутый «человеческий фактор»:
«Абилиг решил изменить карфагенянам и выдать заложников римлянам. Он видел, что Бостор, военачальник карфагенян, которого послал Гасдрубал для задержания римлян при переправе через реку, но который не отважился на это и после отступления расположился станом в приморских частях Заканфы (имеется в виду Сагунт), — что Бостор человек бесхитростный и относится к нему с полным доверием...»
Абилиг начал внушать Бостору, что карфагенянам Иберию одним только страхом и силой оружия не удержать. Пунийцам приходится заискивать перед племенами, которые были ими покорены, и всячески угождать побежденным, чтобы те сохраняли им верность. А римляне уже близко. Вон они, жгут костры недалеко от Сагунта. Сейчас римляне нацелены на то, чтобы с боем отбить заложников, томящихся в Сагунте. Если карфагеняне в этот критический момент позаботятся о безопасности заложников и отправят их по домам, к их семьям, то до всех окрестных племен дойдет, какая благодать — власть Карфагена. И тогда местные племена точно поддержат пунийцев в их борьбе...
Наивный Бостор признал справедливость аргументов своего коварного советчика, а тот предложил свою кандидатуру для исполнения столь важного поручения.
«Он ручается за величайшую благодарность со стороны иберов, ибо возвращением юношей в их города он приобретет тем признательность не только родителей, но и народа, потому что на деле покажет им великодушие карфагенян по отношению к союзникам».
Получив заложников, он вывел их из Сагунта... и передал из рук в руки римлянам.
После этого Абилиг, уже под охраной римских легионеров, разъезжал с заложниками по испанским городам, везде возвращал юношей в лоно семейств, но передавал их от лица римлян. Таким образом, великодушие Сципионов стало известно по всей Испании, и их повсюду «превозносили» (насколько искренне — другой вопрос).
Бостор, несомненно, поплатился за свое легкомыслие. Историки не пишут, но вообще, зная, как свирепо карфагеняне расправлялись с незадачливыми полководцами, можно смело предположить, что этого доверчивого человека ничего хорошего не ожидало.
Дела карфагенян в Испании складывались отнюдь не лучшим образом, и там не оказалось на тот момент Ганнибала, чтобы спасти ситуацию. Он был про горло занят в Италии.
Глава XIX. Канны: победа, которой не воспользовались
В Италии римляне сочли, что можно теперь вернуться к прежнему образу демократического правления, и «содиктаторы» передали легионы консулам: Фабий — консулу Марку Атилию[93], а Минуций — Гнею Гемину Сервилию. Оба консула занялись укреплением лагерей, где собирались зимовать с войсками, и попутно донимали Ганнибала по способу Фабия, то есть не вступая с ним в сражения, а изматывая ему нервы (и силы) короткими набегами и не позволяя собирать продовольствие в округе.
В Риме обнаружился карфагенский лазутчик — этот шпион действовал там уже два года, снабжая Ганнибала информацией; ему отрубили руки и отпустили, чтобы Ганнибал, узнав об этом, хорошенько призадумался.
Тем не менее Ганнибал оставался страшным противником, поэтому консулы не решились оставить войска для того, чтобы вернуться в Рим и провести выборы, как положено; пусть-де выборы лучше проведет интеррекс (дословно — «междуцарь»[94]), еще одна удивительная должность в республиканском Риме: этот «междуцарь» избирался сенаторами-патрициями из своей среды для проведения выборов в случае гибели обоих консулов.
Выборы в Риме — дело небыстрое и затратное, поэтому одним интеррексом обычно не ограничивались, и каждые пять дней выдвигали нового интеррекса — и так до тех пор, пока консулы не будут названы. Эта громоздкая демократически-бюрократическая процедура, как ни странно, работала.
Пока что консулам продлили срок на год; два интеррекса сменили друг друга, но результата не было. Опять столкнулись интересы различных партий. К власти упорно рвался уже известный нам Гай Теренций Варрон, который до этого обличал нерешительность и медлительность Фабия. Тит Ливий настроен к Теренцию крайне отрицательно; он утверждает, что «чернь старалась вытащить его в консулы, а сенаторы всячески этому противились, чтобы люди, желающие сравняться со знатью, не привыкли ее преследовать».
Иными словами, в Риме разгоралась борьба между древней патрицианской аристократией и «новыми людьми», персонажами активными (чтобы не сказать агрессивными), разбогатевшими недавно и теперь желающими получить все то, что уже было у старой знати. Понятно, что эта «зарвавшаяся чернь» крайне раздражала патрициев.
Родственник Теренция, народный трибун Квинт Бебий Геренний, в своих выступлениях прямо обвинял римскую элиту в том, что она повинна во вторжении Ганнибала в Италию и что именно она затягивает войну, хотя могла бы закончить ее одним ударом.
В результате всей этой активной агитационной деятельности консулом все же был избран Гай Теренций.
Аристократическая партия разволновалась: срочно требовалось противопоставить такой популярной (точнее, популистской) фигуре, как Теренций, собственного кандидата, настолько же сильного, идейного и авторитетного. Выбор патрицианской знати остановился на Луции Эмилии Павле.
Эмилий Павел происходил из одной из древнейших римских фамилий. Некогда он (как и Фабий) входил в посольство, которое столь памятным, эффектным образом «дало войну» Карфагену.
В 219 году до н. э. Эмилий Павел был консулом, однако по истечении консульского срока товарищ Павла был обвинен в растрате денег из военной добычи. Это бросало тень и на самого Павла; тот также побывал под судом, хотя и был оправдан. Павел считал себя человеком опозоренным, он крайне щепетильно относился к вопросам чести, поэтому самый факт, что его могли заподозрить в растрате, был для него непереносим. История эта оставила на душе Эмилия Павла жестокие шрамы и утвердила в крайне отрицательном
