Когда достигли чердака, нужно было скорее находить выход на крышу. После того, как прочесали чердак автоматными очередями и бросили в темноту несколько гранат, Г. Загитов посветил фонариком и сразу обнаружил невдалеке грузовую лебедку, две массивные пластинчатые цепи которой уходили наверх. Звенья гигантской цепи были такой величины, что в них свободно входила ступня ноги. Куда она могла привести, мы, конечно, не знали. Но, действуя наугад, один за другим вчетвером лезем по цепи наверх. Как всегда, впереди Гиза Загитов, а за ним – я со знаменем. Чтобы удобнее было лезть, «древко» я держал в зубах, автомат за спиной, а в правой руке пистолет. Метра четыре лезли по цепи, пока не достигли слухового окна, через которое и выбрались на крышу. Вблизи в темноте еле виднелся силуэт небольшой башни, к которой я и Загитов стали прикреплять Красное знамя. Вдруг на фоне огненного зарева от разорвавшегося на крыше снаряда А. Лисименко заметил наш дневной ориентир – «Богиню победы», как мы тогда назвали скульптурную группу.

Несмотря на артиллерийский обстрел, решили водрузить Красное знамя именно наверху этой скульптуры – с нее в дневное время знамя будет видно очень хорошо. Здесь же на крыше в темноте почти на ощупь написал на полотне знамени свое имя и имена товарищей.

Чтобы привязать знамя к металлическому «древку», Загитов разорвал свой носовой платок на тесемки. Этими тесемками мы привязали два угла полотнища к трубке. Обдирая в кровь руки о зазубрины многочисленных пробоин от осколков снарядов, с помощью товарищей я залез на круп бронзового коня. Нашел отверстие в короне великанши и закрепил в нем «древко». Чтобы знамя не упало, «древко» привязал к короне теми же тесемками от носового платка Загитова. Длинных и более прочных тесемок можно было нарвать и из самого полотна знамени, но мы в спешке не догадались этого сделать.

Только тогда, когда была полностью выполнена боевая задача (было это около 22.30 —22.40 по местному времени), я почувствовал всю опасность своего положения. Я продолжал стоять на бронзовом коне, держась за корону великанши. На крыше Рейхстага рвались снаряды и мины. От взрывных волн качалась бронзовая скульптура. Мне казалось, что вздыбленный конь свисает над фронтоном и вот-вот вся эта бронзовая громадина вместе со мной грохнет вниз.

Как только я слез с коня, мы все обнялись и решили немедленно доложить В. Макову о водружении Знамени Победы. Я, Загитов и Лисименко остались на крыше, а Бобров стремглав бросился вниз… »

Из радиорассказа В. Макова: «Было примерно без четверти одиннадцать, когда вижу, в отблеске пламени бежит ко мне Лешка Бобров. Видно, по моей заметной кожаной куртке опознал. Подлетает и говорит: „Капитан!.. “ А дальше – то ли от бега, то ли от волнения выговорить не может, задыхается. Я ему: ты чего, мол, запыхался? А он только выдохнул: „Флаг водрузили!“

Я:

– Как водрузили?

Тут и все окружающие меня солдаты услыхали, что «артиллеристы водрузили знамя», обступили Боброва, стали интересоваться…

– Ну, – говорю, – момент ответственный. Надо же докладывать командиру корпуса. Веди к ребятам!»

Поднялись наверх. Вылезли на крышу. И при свете отдельных вспышек вижу, как в ореоле, статуя великанши на коне, а у нее на короне полощется кусок красного полотна. Ну, факт налицо – флаг водружен! Подбежал, ребят расцеловал. Оставил Боброва, Минина и Лисименко охранять знамя. А сам с Загитовым стал спускаться. Когда преодолевали какой-то пролом, откуда-то – не совсем ясно, откуда, потому что в помещении звук резонирует, раздалась очередь. Видно, сначала целились в Загитова, потому что я успел упасть. А обернулся – Гизи лежит окровавленный. Вернулся, наклонился над ним: «Жив?» – «Живой…» Быстренько разорвал индивидуальный пакет, сложил бинт, подсунул Гизе под гимнастерку. Взвалил на плечи. Кое-как спустились вместе вниз. А там санинструкторы подбежали. Я говорю: «Девчата, перевяжите его!»

Присутствовавший при этом Неустроев потом отмечал, что Маков, только что переживший два совершенно противоположных чувства – радостное в связи с водружением и тревожное в связи с не ясной еще судьбой тяжело раненного товарища, – тут же по рации вышел на связь с командованием корпуса. Потом свидетели этого доклада с обеих сторон – и стоящий рядом с капитаном Неустроев, и оказавшийся в тот момент у рации в штабе 79-го корпуса начальник армейского политотдела Лисицын, в один голос вспоминали, что при докладе Макова буквально распирало от избытка чувств. Не стесняясь в выборе слов, он кричал в трубку: «Товарищ 10. Докладывает „Дозор-5“. Ваш приказ выполнен: мои парни первыми водрузили Знамя Победы наверху Рейхстага в корону какой-то бляди!»

В ночь с 30 апреля на 1 мая. Ведущие и ведомые

Сам Неустроев появился в Рейхстаге после того, как где-то около половины одиннадцатого на его НП в «доме Гиммлера» загудел зуммер полевого телефона. Из Рейхстага звонил начштаба батальона, старший лейтенант К. Гусев. Он доложил, что новый НП готов, роты и отдельные штурмовые группы сражаются в глубине Рейхстага, но накал спадает и дальше бой вести рискованно – можно перестрелять своих.

Первым, кого встретил в вестибюле пробравшийся в Рейхстаг Неустроев, был командир одной из рот батальона, капитан Ярунов. Он доложил, что основная часть батальона Самсонова находится у арки северного входа. А к южному, «депутатскому» подъезду выдвинулись роты батальона капитана Давыдова. Водружение знамени разведчиками Макова, конечно, воодушевляло. Но бой за Рейхстаг только-только разворачивался. И Зинченко, пока обстановка была более или менее спокойная, тут же под покровом темноты решил навестить Давыдова, чтобы согласовать вопросы взаимодействия. Капитана Неустроев обнаружил метрах в ста-ста пятидесяти от Рейхстага в большой воронке от фугасного снаряда или бомбы – здесь у Давыдова был наблюдательный пункт. Как вспоминает Степан Неустроев, комбат ознакомил гостя с обстановкой на своем участке и сообщил, что полностью вводить батальон в Рейхстаг считает рискованным: фашисты могут контратаковать со стороны Бранденбургских ворот. Поэтому решил ввести в вестибюль южного входа только роту лейтенанта П. Гречишникова и взвод, которым командовал утром пропавший, но теперь объявившийся Рахимжан Кошкарбаев. Свои основные силы Давыдов расположил у Рейхстаговской стены фронтом на юг, поскольку именно оттуда можно было каждую минуту ждать контратаки…

Успокоенный, что правый фланг прикрыт, Неустроев не без приключений, но в общем-то благополучно пробрался и к старшему лейтенанту Самсонову. Тот тоже действовал продуманно. Роты его батальона заняли оборону вдоль северной стороны Рейхстага, с внешней стороны здания. По существу, первая половина задачи по захвату Рейхстага была выполнена: ворвавшиеся в здание роты и группы были надежно прикрыты от контратак с флангов. Теперь – почти без опаски оказаться в западне – можно было без излишней суеты разбираться с противником в самом Рейхстаге. Расставшись с Самсоновым, Неустроев так торопился в расположение своего батальона, что, чтобы не плутать в темноте, рискнул подсвечивать себе дорогу карманным фонариком. И весь путь нет-нет, да и вздрагивал: по такому светящемуся пятну не только немцы, но даже свои могли запросто полоснуть пулеметной очередью. Но обошлось…