В штабе Геля работала в группе, которая организовывала тревоги, и всегда сообщала мне, на какой день назначена тревога.

И если все остальные должны были быть наготове каждый вечер, то я и мои друзья спокойно спали и только в ночь, когда раздавалась команда «в ружье», были готовы.

365. Дальтоник на левую ногу

Я решил пошутить: на левую ногу надел правый сапог, на правую — левый.

Старший сержант Питюлин проходит вдоль строя и замечает: что-то не так. Но что — понять не может. Внимательно осматривает ноги. Наконец догадывается:

— Слушатель Ильвовский, выйти из строя.

Стоявший рядом со мной Валя Ильвовский выходит из строя.

Сержант снова смотрит на строй. Опять не так. Наконец до него доходит, и он приказывает выйти из строя мне. Увидел, обрадовался:

— У вас сапоги не на ту ногу.

— В уставе не написано, что правый сапог надо надевать на правую ногу, а левый — на левую.

— Но в уставе написано, что солдаты должны одеваться опрятно, — находится сержант.

Но тут же из строя кто-то объясняет:

— Он левша, только не на руку, а на ногу.

— И дальтоник, — говорит кто-то еще.

Подходит начальник курса полковник Денисов:

— Что здесь происходит?

— А вот слушатель говорит, что он дальтоник и имеет право надевать левый сапог на правую ногу.

Полковник видит мои сапоги:

— Зачем ты так надел?

Полковник хоть и понимает юмор, но с ним лучше не шутить.

— Утром торопился, товарищ полковник. Ошибся.

— Понятно, — говорит полковник и поясняет сержанту: — Он дальтоник на обе ноги.

Весело подмигнув строю, проходит дальше.

366. Ах, эти девушки в трико

— Это что такое!

Обходя комнаты, где разместились слушатели на практике, полковник увидел у меня на столике фотографию полуобнаженной танцовщицы.

— Убрать!

— Это моя мама, — скромно сказал я. — Она балерина.

Это действительно была фотография моей матери, в молодости она танцевала в кордебалете.

— Фотографию матери лучше всего держать у сердца в бумажнике, — назидательно сказал полковник. — А то ведь разные люди ходят. Мало что подумают.

367. Купаться надо осторожно

Старший сержант Питюлин, который был определен нам в командиры отделения во время курса молодого бойца, нам не нравился. Чуть что — докладывал полковнику.

Пошли купаться в маленькую, но достаточно глубокую речку Фролку.

Сержант залез в воду, а Лева Джиндоян нырнул, схватил его за ноги и прижал ко дну.

На берегу мы следили с хронометром. Через тридцать секунд нырнул Витя Колин и сменил Льва.

Витю сменил кто-то еще. Через полторы минут сержанта вытащили. Стали откачивать, откачали.

Подошел полковник.

— Что здесь происходит?

— Товарищ старший сержант очень неосторожно купался.

Увидев, что изрядно надоевший ему сержант жив, полковник пошел дальше.

А мы потом все время сокрушались:

— Надо осторожней купаться, товарищ старший сержант.

С тех пор он стал тише воды ниже травы. А главное, перестал закладывать.

368. Веселое начало, грустный конец

К удивлению всех моих знакомых, после школы я поступил в Военную академию химической защиты.

Причина была проста. После смерти отца я разом превратился из хорошо обеспеченного в остро нуждающегося. Моя мать, бывшая балерина ансамбля Моисеева, уже не танцевала и не имела средств к существованию. Помогал нам ее двоюродный брат. Помогал очень. Но я понимал, что нужно заботиться о себе самому. И я поступил в Военную академию. Условия в ней были прекрасные: в то время как студентам в гражданских вузах платили в старом исчислении 220 рублей в месяц, жалование слушателей первого курса академии составляло 750 рублей. По окончании первого курса — звание младшего лейтенанта. Но…

По окончании первого курса нам объявили, что положение изменено и офицерское звание — правда, уже лейтенанта — мы получим, только когда окончим третий курс. После вольницы первого курса нас заперли в казармы, потом отпустили. Потом опять заперли. Казарменное положение было какое-то опереточное, оно заключалось в том, что мы должны были в 11 часов вечера присутствовать на вечерней поверке. И в половине одиннадцатого в ближайших к общежитию подъездах шло переодевание из штатского в форму. Рядом с нами судорожно переодевался майор, который проводил поверку.

А по окончании третьего курса нам заявили, что офицерское звание присвоят только после пятого курса, и снова посадили на еще более идиотское казарменное положение. Жить мы могли, где хотели, но в восемь утра должны были становиться в строй возле общежития и до академии идти строем через трамвайные пути и светофоры, создавая заторы в оживленном утреннем движении в центре города. Возле академии нас распускали, и мы могли идти куда хотим.

И я решил, что с меня хватит.

369. Как аукнется, так и откликнется

До сих пор не могу понять, зачем нужно было доводить до белого каления будущую элиту армии! Обещать мальчишкам офицерское звание через год, а дать через пять… Идиотизм! Не могу не отметить, что весь этот идиотизм связан с министром обороны того времени Г. Жуковым. Его приказы и распоряжения были непоследовательными и самодурскими. Снятие Жукова в офицерских академических кругах встретили с облегчением.

После очередного отказа от обещаний присвоить нам офицерские звания прошедший войну капитан К. сказал:

— В военное время после первой же атаки кого-нибудь из командиров недосчитались бы.

— А в мирное? — спросил я.

— А в мирное, боюсь, как бы хуже не было.

И как в воду глядел.

Уже после моего ухода из академии один из моих однокурсников Виктор Советов, будучи изрядно пьяным, поругался с каким-то пассажиром в трамвае № 5 на Лесной. Ссора переросла в драку. Трамвай остановился, и Виктора повели в милицию.

Мы учились в Химической академии, многие из нас (и я в том числе) носили зашитую в воротнике ампулу с цианистым калием. Элементарное мальчишество! Виктор тоже носил. И по дороге в милицию прокусил воротник.

Умер он сразу. При нем обнаружили документы явно для передачи за границу.

Еще через полгода в одном из шкафов каптерки нашли пакет с бланками советских паспортов и пакет с деньгами. Приехали люди из Особого отдела. Несколько дней допрашивали ребят, но ничего узнать не смогли.