с быстротой молнии распространилась по Зимнему Дворцу и за его пределами. Во Дворец начали прибывать придворные и высшие сановники Империи, но в апартаменты Императрицы никого не пускали.

Все распоряжения делал фельдмаршал и глава Военной коллегии граф Н.И. Салтыков, который советовался только с Платоном Зубовым, состояние которого было ужасным. Всклокоченные волосы, безумные глаза, мертвецкая бледность лица – вот его портрет в те часы. Он то удалялся к себе, где жег какие-то бумаги, то возвращался в опочивальню к своей благодетельнице, которую с превеликим трудом вытащили из уборной и положили на матрасе в спальне; поднять на кровать грузное тело Самодержицы у горничных и лакеев не хватило сил. Так Екатерина и лежала все последующие часы. Были призваны придворные медики, они суетились около умирающей, но никаких обнадёживающих слов не произносили.

Граф Салтыков с самого начала занял твердую позицию. У дверей личных покоев был поставлен караул с целью никого не допускать, особо наблюдая за тем, чтобы никто не проник в личный кабинет Императрицы, а то проникнет, вынесет на свет некую бумагу и далее – брожение. Даже Александра Павловича несколько часов не подпускали к телу бабушки. Граф Николай Иванович Салтыков знал одно: наследник – Павел Петрович. Эту мысль принял и Платон Зубов, который попросил своего старшего брата Николая отправиться в Гатчину и уведомить Цесаревича.

Около шести вечера 5 ноября Александра вместе с женой Елизаветой пустили в спальню: было полутемно, на матрасе около кровати лежала Екатерина II, у ног которой стояли фрейлины Протасова и Алексеева, рыдающие навзрыд. Только эти рыдания и хрипы, доносившиеся время от времени из горла умирающей, нарушали тишину в золочёной спальне, походившей теперь на жуткий склеп.

…Накануне Павлу приснился сон, о котором он рассказал перед обедом обществу, находившемуся в Гатчине. Здесь были: граф Ю.М. Виельгорский, вице-адмирал С.И. Плещеев, Г.Г. Кушелев и камергер П.А. Бибиков. Павлу приснилось, что неведомая сила возносила его к небу; что сие значило было, неясно. Павел и Мария всё утро терялись в догадках; сновидение казалось вещим, тем более что и Мария Фёдоровна проснулась, увидя нечто подобное.

Павел Петрович узнал о предсмертной агонии матери около трёх часов пополудни. В середине дня в Гатчину на взмыленной лошади прискакал брат фаворита Николай Александрович Зубов (1763–1805) с известием, что «Государыня при смерти», Павла не было во дворце; он находился на прогулке в парке.

Немедленно гатчинский гусар был послан с оповещением. Сохранился живописный рассказ о краткой беседе, состоявшейся между гусаром, почти все из которых происходили из малороссов, и Цесаревичем. «Шо там таке?» – спросил Цесаревич, завидя гусара. «Зубов приехал, Ваше Высочество». – «А богацько (много) их», – был следующий вопрос. «Один, як пёс, Ваше Высочество». – «Ну, с одним можно справиться», – резюмировал Павел Петрович, снял шляпу и перекрестился. Через несколько минут он был уже в кабинете, где и узнал подробности происшедшего.

Было немедленно отдано распоряжение: готовиться к отъезду. Сборы были недолгими; не прошло и часа после сообщения Зубова, как Павел Петрович вместе с Марией Фёдоровной в карете отбыли из Гатчины. Только отъехали несколько верст, начали попадаться курьеры с посланиями от разных лиц и ведомств. На полпути встретился Ф.В. Ростопчин, который оставил описание дальнейшего:

«Не было ни одной души из тех, кои, действительно или мнительно, имея какие-либо сношения с окружающими Наследника, не отправили бы нарочного в Гатчину с известием: между прочим, один из придворных поваров и рыбный подрядчик наняли курьера и послали. Проехав Чесменский Дворец, Наследник вышел из кареты. Я привлёк его внимание на красоту ночи. Она была самая тихая и светлая: холода было не более 3 градусов, луна то показывалась из-за облаков, то опять скрывалась… Говоря о погоде, я увидел, что Наследник устремил взгляд свой на луну, и, при полном её сиянии, мог я заметить, что глаза его наполнились слезами и даже текли слёзы по лицу».

Около девяти часов вечера 5 ноября Павел и Мария прибыли в Зимний Дворец. Когда сын увидел почти бездыханное тело матери, то расплакался, не стесняясь окружающих. За многие годы это был первый случай, когда Павел плакал на людях. Во Дворце была масса народа; сыновья Александр и Константин встречали родителя в гатчинских мундирах, которых в Зимнем Дворце никогда не носили. И все прочие пытались выразить свое раболепие. Хотя Екатерина ещё дышала, но все чувствовали и понимали, что её время закончилось, наступает новая эпоха.

Павел Петрович прошел в кабинет Екатерины, который стал на ближайшие часы мозговым центром Империи. Он желал знать закулисную сторону жизни государства, к чему его никогда не допускали, он хотел иметь ясное представление и о той судьбе, которую ему готовила умирающая за стеной мать. Столько было слухов, сплетен, предположений. Настало время во всем разобраться.

В ту ночь, с 5 на 6 ноября 1796 года, Павел Петрович практически не ложился спать. Было не до того. Его советчиком, его «чичероне» по тайным политическим лабиринтам в тот момент стал самый сведущий в государственном управлении сановник – А.А. Безбородко. Пришел и Платон Зубов, был тих и смиренен и показал тайный ящик в секретере, где хранились самые сокровенные бумаги Екатерины, касающиеся лишения Павла прав на Престол. Когда пакет оказался в его руках, то Безбородко глазами показал на горящий камин. Мельком просмотрев некоторые бумаги, будущий Император предал их огню.

В 6 часов утра Павел Петрович имел беседу с докторами, в один голос заявившими, что надежды на выздоровление нет никакой.

Екатерина II испустила свой последний вздох около десяти вечера 6 ноября 1796 года, и, как вспоминал очевидец Ф.В. Ростопчин, «слезы и рыдания не простирались далее той комнаты, в которой лежало тело Государыни».

За дверями спальни возобладали совсем иные настроения. Когда генерал-прокурор и казначей граф А.Н. Самойлов (1744–1814) вышел из спальни Екатерины в прилегающие комнаты, где ожидала новостей целая толпа царедворцев, и объявил: «Милостивые государи! Императрица Екатерина скончалась, а Государь Павел Петрович изволил взойти на всероссийский Престол», то толпа взорвалась ликованием.

Графа чуть не задушили в радостных объятиях. Здесь невольно приходит на ум старое римское изречение: «Sic transit gloria mundi» («Так проходит мирская слава»). Екатерину искренне оплакивали только несколько фрейлин и верных слуг, все остальные думали уже совсем о другом.

Менее чем через час после кончины «Екатерины Великой» в Большой церкви Зимнего Дворца началась присяга новому Императору. Одним из первым её принёс Платон Зубов…

Долгих 34 года – от момента смерти отца до смерти матери – Павел Петрович ничего не мог узнать