— Нет… результатов пока нет. Только что закончили секвенирование, — говорит он. — Да, интересно… Я не особо рассчитывал на успех, но образец оказался на удивление качественным. Сравниваем его с образцами волос Марии-Антуанетты, двух ее сестер и двух потомков Габсбургов… Да, анализ исчерпывающий.

Пауза, затем он продолжает:

— Угу… Сегменты вырезали в лаборатории в Коте, взяли фрагмент аорты. Она фактически окаменела, пришлось пилить. Положили образцы для Кассимана и Бринкманна в пробирки, запломбировали — а взламывали пломбы нотариусы в Бельгии и Германии. Мы делали экстракцию двумя способами: силикой и фенол-хлороформом. Да, может, и перебор, зато наверняка. Образец в замечательном состоянии, отлично сохранился. Видны мускулы, сосуды…

Он замолкает на минуту.

— Да-да, я слушаю тебя. — Затем он издает невеселый смешок. — Сам не понимаю, как получилось, Минна. Как это вышло… — Снова пауза. — Да, конечно, я должен оставаться непредвзятым. Но я уже чувствую себя монархистом. Джи дал мне почитать предысторию. Это какой-то кошмар, что они творили. Это страшно. Я по-настоящему сопереживаю королю и королеве. Они искупили свои грехи сполна. Представить невозможно, что им пришлось пережить. Нет, я не про то, что их казнили. Я про то, что они вынуждены были оставить детей в руках чудовищ — понимая, что чудовища их будут мучить. И что их уже не спасти.

Пару секунд он молчит.

— Да, можно и так сказать, — говорит он, снова замолкает, а затем: — Знаешь, оно такое крохотное, это сердце. Они были одного возраста, представляешь? Трумен и Луи-Шарль. Обоим было по десять лет, когда они умерли. И… знаешь, что у меня не укладывается в голове: сердце ребенка такое маленькое — но в то же время такое большое…

Его голос обрывается, и я вдруг понимаю, что он плачет. Из моих глаз тоже текут слезы.

— Мне казалось, что я знаю этого мальчика, Минна. В лаборатории, когда я занимался сердцем… Ты права, глупости, конечно. Но я чувствовал, будто он где-то рядом. — Он делает глоток вина и продолжает: — Да, есть немного. Если честно, открыл вторую бутылку.

Еще пауза.

— Анди?.. Спит, наверное. Надеюсь, что спит. Да. Все так же. Ненавидит меня. Считает, что я во всем виноват. Да, я понимаю. Я тоже себя виню. Если бы я чаще бывал с ними…

Я считаю, что он виноват? Нет, совсем нет. Это он меня винит. Точно знаю, что винит. Потому что это правда: я виновата. Я жду, пока он закончит разговор. Через пару минут он кладет трубку на стол и сидит не шевелясь.

— Пап… — зову я, делая пару шагов к нему. Мне хочется с ним поговорить. Про все. Про сердце, и про Трумена, и про дневник, и про Виржиля.

Он удивленно поднимает взгляд, вытирает глаза и произносит:

— Я думал, ты спишь, Анди. Где ты была? — Ему неловко, и от этого он тут же начинает злиться.

Ну вот, опять. Где я была. Этот вопрос отбивает желание разговаривать.

— Как всегда, не там, где должна.

— Что? — переспрашивает отец, сбитый с толку. Я вижу, что он страшно устал.

— Да ничего. Забудь. Спокойной ночи.

Я возвращаюсь к себе в комнату и закрываю дверь. Подхожу к стене, которая разделяет нас с отцом. Толкаю ее. Бью по ней ладонями. Луплю кулаками. Но она стоит на месте. Я прислоняюсь к ней, сползаю на пол и какое-то время сижу, уронив голову на руки.

Позднее воскресное утро. Всюду кофе. На столе, на полу.

На моих ногах.

Я не очень в себе. Съела на ночь четыре таблетки, после разговора с отцом. Никогда раньше не глотала столько за раз. Тоска ушла, но вместе с ней пропало почти все остальное. Крупная моторика работает нормально, но мелкая подводит. Я выбралась из постели, оделась и добралась до кухни, чтобы сварить себе кофе. Но вот, промахнулась мимо чашки.

Вытираю лужу и отправляюсь в столовую, где отец сидит в кресле с моей работой. Устроившись напротив, я наблюдаю за его лицом. Кажется, он читает с интересом. Это обнадеживает. Спустя несколько минут он переводит на меня удивленный взгляд, словно только сейчас заметил, что он в комнате не один.

— Ну как? — спрашиваю я.

— Анди, это отлично. Великолепное исследование. Должен признать, у меня были сомнения насчет темы…

— Неужели?

— …но ты прекрасно справилась. Все достаточно внятно изложено. Кто бы мог подумать, что математика так сильно связана с музыкой?

— Например, музыканты?..

— Словом, осталось только доделать работу — до мая успеешь, — и тогда я буду спокоен.

— Что меня не вышибут из школы?

— Да, разумеется.

— И что потом? Поступать в твой Стэнфорд? Я не хочу в Стэнфорд.

Он медлит, потом произносит:

— Об этом поговорим после.

Это означает, что говорить будет в основном он, в красках расписывая, почему музыкальное образование — плохая идея. Я выдержу секунд десять его нравоучений, а потом взорвусь. И он тоже взорвется. И начнется армагеддон, как обычно в таких случаях. Наверное, всегда так и будет. Но сейчас я молчу. Потому что он только что дал мне добро улететь домой, и я не собираюсь упускать свой шанс.

— Ну что… — произносит он, нарушая тишину. — Билет есть? Паспорт готов?

— У меня все готово, пап. Все в порядке.

— Когда ты будешь выходить, я уже уеду в лабораторию и буду там весь день. Не забудь перед выездом позвонить в авиакомпанию, мало ли — вдруг у них забастовка. Не хочу, чтобы ты застряла в Орли.

— Не застряну.

— И позвони мне, как только доберешься до дома. И еще миссис Гупте. Я буду с ней на связи. Да, Анди, вот еще что…

У меня звонит телефон. Слава богу!

— Извини, пап, — говорю я и спешу на кухню, чтобы ответить на звонок.

— Привет! — раздается в трубке. Это Виджей.

— А, привет, — отвечаю я упавшим голосом. Вообще-то я думала, точнее надеялась, что это Виржиль.

— Нда. Я тоже рад тебя слышать.

— Прости, Ви. Меня что-то переклинило. Думала, это кое-кто другой звонит.

— Хм. Напомни-ка мне, почему мы все еще друзья?

— Сейчас подумаю… думаю, думаю, подожди… Черт, засада. Ничего не приходит на ум.

— Ну-ну.

— А ты чего не спишь в такую рань? У нас тут полдень, значит, в Бруклине, типа, шесть утра.

— Говорил по телефону с пресс-службой короля Абдуллы. В десятый раз, кажется. Они наконец-то разрешили прислать им мой доклад, и они попросят его величество прокомментировать.

— О, это круто.

— Да не то слово. Я весь в нетерпении. Теперь буду названивать в Таджикистан. А у тебя как?