– Вы правы, Ваше Величество, – согласился Маршалл. – Таких жуков еще поискать. Сэр Ричард, и как вы собираетесь достичь этого самого счастья для всех? Вы имеете в виду, видимо, христианское понимание счастья?

– Это как? – полюбопытствовал я.

– Ну, простолюдины тоже включаются в число достойных счастья, – объяснил Маршалл злорадно.

– А-а-а, – сказал я, – эта задача посложнее, но и она решаема. Церковь объявляет, что все люди равны, даже простолюдины с королями. Мол, все от Адама, ха-ха!.. Хотя да, как-то угадали. Лично нам, знатным да еще и умным, простолюдины и на… словом, не совсем нужны, но где они счастливы и богаты, там и держава счастлива, богата и все время поет. О простом люде придется заботиться не только ради христианских ценностей. Эти ценности если в нашем вороватом обществе не подкреплены законом с хорошо прописанными статьями кого и за что вешать, а кому что рубить – работают только в отношении хороших людей, а это дискриминация. Плохие в этом случае получают преимущества! Чего допускать низзя.

Они смотрели с некоторым недоумением. Слишком быстро от ерничанья прыгаю к очень серьезным вещам, и все тем же тоном, словно для такого орла все на одном уровне. Но для них это воспринимается, скорее, как моя недозрелость. Как им объяснить, что в серьезных вопросах я не просто закомплексован, а перезакомплексован. Ну никак не могу без гы-гы, это вопрос выживаемости в моем прошлом обществе. Без дурацкого гы-гы меня бы нигде не приняли, и вообще я выглядел бы не просто подозрительным, а сдвинутым, если бы всерьез говорил о духовных ценностях и некой морали в век безопасного секса.

Слуги молча и бесшумно внесли горку ломтиков холодного мяса, три кубка и медный кувшин с вином. В молчании мы слушали, как журчат струйки, темно-красное вино льется медленно и тягуче, словно и не вино вовсе.

– Вообще-то, – сказал Маршалл задумчиво, – вы где-то правы, сэр Ричард, чем меня и удивляете. Даже Его Величество вон не в себе, хотя его удивить трудно. Христианские ценности – всего лишь узаконенные человеческие! Собранные, приведенные в порядок и четко сформулированные. Их было бы достаточно для общества хороших людей, но из-за одного-двух мошенников…

Барбаросса поморщился.

– Не обязательно мошенников.

– Хорошо, – согласился Маршалл, – из-за одного-двух не совсем устойчивых к соблазну людей приходится моральные законы подкреплять законами человеческими с их кострами и виселицами. Плаха тоже помогает от заблуждений. Потому что, где Бог простит из-за своего милосердия, там не простит король.

– Если поймает, – заметил я.

Барбаросса нахмурился.

– Поймаю.

Маршалл заметил мягко:

– Конечно, король не всеведущ, как Господь Бог! Но если поймает, будет не по милосердию, а по справедливости. Ваше Величество, я вот почему-то уверен, что сэр Ричард по молодости и чистоте душевной уже залил то несчастное королевство кровью, стремясь всех людей в один день исправить, сделать счастливыми, донести им слово Божье, открыть глаза, показать Царство Небесное, указать верный путь…

Я ощутил себя неловко, слишком уж большие преимущества им дает жизненный опыт. Сколько ни хорохорься, что со старостью не обязательно приходит мудрость, дескать, чаще старость приходит одна, все-таки… гм…

– Спасибо за хорошее вино, – сказал я со вздохом.

– Ты его даже не понюхал, – напомнил Маршалл.

– Государственные мужи, – ответил я с достоинством, – должны иметь ясные головы. Это простолюдинам можно напиваться до свинских риз. Они и трезвые от свиней отличаются мало. Словом, Ваше Величество, не упускайте перспектив! Догонять всегда хуже.

Маршалл поинтересовался:

– У тебя нужда еще есть в чем-то?

– Только в людях, – признался я. – Умных много, нужных мало. Честно говоря, я бы принял еще пару полков. Не для войны, она уже окончена! Но пусть в крупных городах останутся свои гарнизоны.

– Зачем?

– Да просто для красоты, – ответил я легко.

Барбаросса хмурился, прикидывал что-то, переглянулись с Маршаллом. Тот пожал плечами.

– Ладно, – сказал Барбаросса. – Сейчас у нас спокойный период. Но если здесь будет что, немедленно потребую обратно, понял?

Я вскочил, поклонился.

– Ваше Величество! Я сам приведу их взад. И не только их. Вашим противникам не поздоровится.

Когда летел в Вексен, было некоторое опасение, что Барбаросса станет вмешиваться в мои дела, все-таки Захребетье – лакомый кусок, но то ли сам Барбаросса проявил государственную мудрость, то ли Маршалл убедил, но я предоставлен сам себе, как в свое время действовал по своему усмотрению, не спрашиваясь у французского короля, норманнский герцог Вильгельм.

Более того, Барбаросса даже не напомнил, что я два полка из Фоссано раздробил в Сен-Мари по мелким гарнизонам, расположенным далеко друг от друга. Некоторые вещи подразумеваются, но вслух о них не говорят, чтобы не ставить один другого в неловкое положение.

А то, что пообещал немедленно прислать еще войско, говорит о его доверии. Знает, гад, что лаской из меня можно веревки вить. Это на любое противодействие ощетиниваюсь, аки еж дикобразистый, а так в самом деле будет обоюдная польза.

Я мысленно перебирал детали разговора с королем и его советником, а отдохнувшие крылья поднимают выше и выше. Небо здесь огромнее, а земля внизу меньше. В самом деле овчинка… Откуда такое сравнение пришло древним? Летали, гады… Внизу то и дело затягивает снегом, но откуда здесь снег в такую жару, это облака, иду очень уж высоко…

Иногда горы так высоки, что пики торчат выше облаков, прорывая их, как айсберги воду. Здесь на высоте все тихо, прохладно, даже холодно, хотя к солнцу я вроде бы ближе. Вот, уже рассуждаю, как типичный крестьянин…

Внизу облачное поле оборвалось, пошла удивительно зеленая долина. Очень далекая еще и потому, что похожа на гигантский оттиск небесной ступни на высокогорье.

Далеко внизу, почти у самого горизонта, начала проявляться перевернутая чаша из мрамора нежно-розового цвета. Я заработал крыльями чаще, превозмогая усталость, вот влечу в окно своей спальни и сразу же в постель, отосплюсь.

Чаша разрастается, теперь видно, что город спускается вниз уступами, и везде крохотные ажурные башенки, дворцы с заостренными шпилями, изящные здания с куполами, а в центре немыслимо прекрасный дворец из множества смыкающихся зданий, все с ажурными крышами, кое-где часовые, но, к счастью, все смотрят вниз, как бы где не пробрался злоумышленник.

Я нацелился на вершинку той самой высокой башни, у подножья которой бдит мой сержант, сложил крылья и почти бесшумно грохнулся на перегретый солнцем мрамор. Если кто и услышал, то я распластался за парапетом, а когда поднялся, то уже в личине человека, усталый до такой степени, что в глазах пляшут эльфики и крохотные феи.