— Я бы пришла, если бы меня отпустила мать. — Ауре было очень стыдно: она была единственным человеком, который мог бы выступить на процессе в защиту Кристофера. И все же она не лгала: после её возвращения в семейную обитель Шарлота приказала запереть Ауру на многие недели в комнате. — Прошло семь лет, прежде чем врачи признали мать недееспособной, — грустно сказала она. — Всего две недели назад все состояние было переписано на мое имя. Сейчас я здесь.

Кристофер сохранял невозмутимость.

— В суде были заслушаны показания полицейского, которому ты рассказала про старика в хижине. Обвинитель обработал его по всем правилам своего искусства, пока тот не остался стоять там как полный идиот. То же самое они бы сделали и с тобой.

— Влияние Лисандра.

— Он контролирует здесь все. Даже тех, которые избивали меня поначалу каждый день. Но, думаю, на определенном этапе это перестало ему быть интересным. Избиения стали в последние годы реже.

— Но ведь у полиции Цюриха есть мои данные. Они же должны были вызвать меня…

— Ты сама ответила на свой вопрос. Слушание было коротким и безболезненным. Пара свидетелей, которые клялись, что узнали во мне похитителя девушек, — этим все и ограничилось. — Пожав плечами, он прислонился к стене. — Все это не имеет уже никакого значения. — Он оставил тему с таким равнодушием, будто не ему, а кому-то другому присудили пожизненное заключение. — Ты сказала, Сильветту все еще не нашли?

— Два года назад её официально признали умершей.

— Ты в это веришь? Я имею в виду в то, что она мертва?

— Нет, она должна быть еще у Лисандра. — Эта мысль причиняла ей невыносимую боль. — Десять лет, сказал Лисандр, оставалось еще три.

В первый раз лицо Кристофера исказилось, отражая его истинные чувства. Ярость горела в его лице.

— Мы должны были спасти её тогда, любым способом…

— Даниель и Джиллиан погибли. У нас не было ни малейшего шанса.

В ответ он промолчал. Аура подумала, что он, должно быть, очень любил Сильветту.

— Что стало с садом на крыше? — Внезапно спросил он, снова удивив её произвольной сменой темы разговора. — Думаю, ты от всего избавилась?

— Нет, конечно нет.

Кристофер, казалось, был удивлен, но только вопросительно уставился на неё. Аура внутренне напряглась.

— У меня было больше времени, чем у тебя. За семь лет человек может прочесть много книг.

— Пламя атанора горит до сих пор? — изумленно спросил он.

— Горит. Ярче, чем когда бы то ни было.

— Ты…

— Да.

Больше ничего, только одно это слово. Она пришла сюда не для объяснений: сад на крыше, лаборатория её отца, все это касалось только её. У Кристофера был шанс, в отличие от неё, он им не воспользовался.

— Ну, и?… — Глаза его заблестели, обнаруживая мерцание прежней жизни и старого желания. — Ты нашла его?

— Камень? — Она спрашивала себя, насколько убедительно звучит равнодушие в её голосе. «Не очень», — призналась она себе. — Нет, я не нашла его.

Он мгновение недоверчиво смотрел на неё. Её пронзила одна мысль: «Он думает, что я лгу».

Но Кристофер больше не говорил об этом и вместо этого спросил:

— Зачем ты пришла, Аура? Почему сейчас? — После короткой паузы он добавил: — И не рассказывай мне, пожалуйста, еще раз о твоем наследстве и о том, что до этого у тебя не было денег на путешествие.

— Нет, — ответила она, — можно путешествовать и без денег, если нужно. — Она сделала несколько шагов по камере, взад и вперед. Легкое дуновение от её накидки заставило отблески пламени свечи призрачно заплясать на стенах. — Почти сразу после моего возвращения они нашли тело Фридриха. То, что оставили от него рыбы. Его череп был проломлен. Как ты думаешь — семь лет достаточный срок за одно убийство?

— Он напал на меня.

— Самооборона? — она сразу же пожалела о ехидстве в своем голосе.

— Я защищался, это правда. Под конец он лежал на земле. Я не должен был убивать его, это был грех, и я сожалею о нем. Когда-нибудь Господь предъявит мне счет.

— Ты хочешь сказать, посещения священника, часы религии — это все искренне?

— Вера так многое облегчает в сердце.

— Насколько честной может быть вера в Бога, если она служит только своекорыстию?

Выражение его лица осталось кротким, почти понимающим.

— Мы всегда приходим к Богу только благодаря обстоятельствам. А какие обстоятельства могут быть более искренними, чем здесь?

Вместо того чтобы ответить, она сказала после недолгого колебания:

— Я сейчас уйду. Но мы увидимся снова.

— Что должно получиться из этого, Аура? Дружеская привычка? Спасибо, но в этом нет необходимости.

Она не обратила внимания на его сарказм и вытащила что-то из кармана.

— Возьми, это тебе.

Он склонился вперед, не вставая. Ауре пришлось подойти к нему на расстояние вытянутой руки, прежде чем он смог взять странный предмет.

— Сигара? — спросил он удивленно и повертел ее между пальцами. — Но ведь я никогда не курил.

— Я хочу, чтобы ты сейчас начал.

Замешательство и подозрительность светились в его глазах когда их взгляды встретились.

— Что ты задумала?

— Ты должен глубоко вдохнуть дым.

— А потом? — Он неуверенно улыбался, пока Аура без тени сострадания не сказала:

— Потом ты умрешь. Неужели это так трудно?

* * *

Овощи росли на могилах в таком количестве, что не одна семья могла бы прокормиться ими. Под посеревшим от времени мраморным бюстом какого-то усопшего пышно разрослись кусты томатов, ростки фасоли обвивались вокруг каменного серафима, а многие надгробия и мемориальные доски были скрыты головками салата, петрушкой и ботвой моркови.

Вся в черном, как забытый на похоронах гость, Аура шла по дорожкам между могил, засаженных овощами. Солнце уже зашло, сумеречный свет накрыл мрачный окружающий ландшафт затемненным стеклянным колоколом. Обычно кладбище было закрыто в этот час, и Аура была уверена, что её никто не заметит.

У неё не было времени оглядывать окружающую местность. Внутри под невозмутимой внешностью скрывалось сильное волнение, как бы она ни сопротивлялась этому. Она научилась носить гордость и высокомерие как маски, которые могла по желанию надевать и снимать. Под ними она скрывала шрамы, нанесенные ей Лисандром.

Она не любила кладбища. Они слишком болезненно напоминали ей о тех двух людях, которые были мертвы, но, возможно, так никогда и не были похоронены — как будто это сделало бы их смерть не такой болезненной.