Чешский язык, в значительной степени вытесненный из городского обихода и публичного пространства, утратил паритет с немецким, а ведь прежде в земские сеймы Богемии и Моравии не допускались не говорившие по-чешски дворяне и мещане, хотя из соображений политической целесообразности это правило иногда нарушалось. Новое немецкое дворянство постепенно взяло верх над старой славянской аристократией, чешский стал языком кухонь и деревень.

В середине XVII века патриотически настроенный религиозный писатель Богуслав Балбин, иезуитский монах, составил на высокой латыни рукопись в защиту родных земли и речи. Его обширный труд получил кудрявое барочное название «Короткая, но правдивая беседа о некогда счастливом, а ныне достойном сожаления состоянии Королевства Чешского, а особенно о важности языка чешского, он же славянский, а также о провалившихся попытках его уничтожения и иных относящихся к этим вопросам сведениях». Балбин, ставивший языковой вопрос в центр борьбы за сохранение национальной идентичности, разделял несколько наивные по меркам нашего времени представления об особом благородстве чехов, которые радушно принимали иноземцев и старались быстро перенимать их наречие, поскольку славянское происхождение якобы наделило их предпочтительными лингвистическими способностями. Таким образом, делал вывод ученый монах, расчетливые немецкие переселенцы, не торопившиеся изучать чешский, оказывались в выигрышной ситуации, а простодушные «автохтонные» жители Богемии теряли привычную языковую среду. Бескомпромиссный анализ «послебелогорской» политической ситуации привел Балбина к грустным в целом выводам, единственный источник оптимизма он увидел в могуществе «общеславянского племени», которое никому не позволит одолеть ни себя, ни свой язык.

Осторожный автор не планировал собственный провидческий труд для публикации и предназначал его для распространения исключительно в списках. «Беседу…», для краткости названную читателями «Защитой Балбина», новые патриоты издали только в 1775 году, когда за окнами уже занималась заря другой эпохи, теперь известной в чешской историографии как национальное возрождение. XVII и XVIII столетия, главное содержание которых при желании можно свести к постепенному превращению Českého království в Königreich Böhmen, получили в идеологически пристрастном научном словаре название «темные века», или «века тьмы». Популярности этого обозначения в народе способствовал роман главного чешского писателя исторической темы Алоиса Йирасека «Тьма» (1912–1915), в котором акценты при описании эпохи австрийского господства поставлены на принудительном обращении чехов в католицизм и их германизации. Точкой отсчета «веков тьмы» выбрана Белогорская битва, после которой даже историческая церемония провозглашения австрийского императора королем Чешских земель обернулась пустой формальностью, поскольку утратила свой первоначальный договорный смысл. Это когда-то добрые подданные, имевшие право средневекового голоса (богемский политический класс к началу XVII века, подсчитал историк Франтишек Кавка, насчитывал примерно 20 тысяч человек), вверяли будущее своей родины помазаннику Божиему на условиях веротерпимости и соблюдения политических свобод, перечень которых был предварительно согласован. И вот разгром войска чешских сословий на Белой горе с этим покончил.

Резкий слом на поступательном пути исторического развития может показаться странным, поскольку этому не слишком масштабному сражению предшествовали целые годы беспрерывных политических переговоров, тактических и стратегических маневров противоборствующих армий, то непримиримых, то истощавших друг друга до предела, то снова готовых идти до конца. Города и поместья переходили из рук в руки, ситуативные договоры между разными землями, территориями и, как любят говорить сейчас, акторами заключались и нарушались, чешские радикалы то ссорились, то находили общий язык с умеренными силезцами и расчетливыми мораванами, венский двор то более, то менее удачно искал союзников и ссорил противников между собой.

В какой-то момент, казалось, звезды благоприятствовали повстанцам: они свергли-таки Габсбурга, предложив корону курфюрсту Пфальца Фридриху V. Однако тот продержался на пражском троне всего лишь один год и четыре дня, на большее не хватило ни харизмы, ни военной силы, ни международной поддержки, а ведь он, супруг Елизаветы Стюарт, так рассчитывал на Англию! Ключевых причин исторического пражского поражения наберется много. На сторону императора встала мускулистая боеспособная Бавария, а потом и соблазнившаяся возможностью получить лужицкие территории Саксония. Так вышло, что союзники сословий, и голландские, и трансильванские, и другие, оказались куда менее надежными. Армия повстанцев, более чем наполовину состоявшая из наемников, отвратительно снабжалась, солдатам не платили жалованье, так что они, полуголодные, немилосердно грабили местное население, крестьян и горожан, которые и по этим причинам тоже не поддерживали «чешское дело» и нового короля, ведь простому труженику он казался не лучше старого. Вообще историки-марксисты были кое в чем правы: широкой социальной базы у восстания не имелось, было оно верхушечным, а его лидеры и активисты оказались страшно далеки от народа. Мешал им классовый эгоизм. И вот когда накануне решительного боя затрещали барабаны, затрубили горны — та-ра-рам-па-па-пам! — и развернулись знамена, то судьбу Чешского королевства определила пускай и яростная, но всего лишь двухчасовая схватка, разыгравшаяся в паре-тройке километров от Града и Старе-Места.

До поля белогорской брани легко добраться на городском трамвае, это конечная остановка маршрута 25. Опустевший вагон разворачивается на кольце у собора Пресвятой Девы Марии Победительницы и, позванивая чем он там должен позванивать, отправляется обратно к центру. Покоритель чешских сословий Фердинанд II Габсбург лично заложил здесь, на месте погребения павших, монастырь во славу своей виктории, но что-то пошло не так: в итоге ограничились костелом с несколькими часовнями, хозяйством теперь управляют сестры-бенедиктинки. На лысую макушку Белой горы, засеянной полезными сельскохозяйственными травами, поднимаешься мимо квартала степенных вилл. Вдали под пеленой облаков открывается панорама многоэтажных микрорайонов, налево и на север уходит шоссе на аэропорт имени Вацлава Гавела, а впереди и справа видна крыша летнего дворца Hvězda («Звезда»), в котором пражская знать за год до своего поражения с почетом встречала Фридриха Пфальцского. Там же принял последний бой пеший полк под командованием Йиндржиха (Георга) Шлика, набранный в основном из немецких наемников на деньги моравских дворян. Эти 1800 воинов сражались до конца: отправились на небеса или попали в плен.

Камень памяти павших под одиноким деревом вполне скромен, как, впрочем, скромна оказалась с точки зрения военного искусства и сама Белогорская битва. Рисунок ее таков. 26– или 28-тысячной императорской армией командовал северофранцузский военачальник со звучным именем Шарль Бонавентура де Лонгваль, граф де Бюкуа, усатый-бородатый дядечка, бравое лицо с гравюры, его портреты писали даже Снайерс и Рубенс. Императорская казна была пустоватой, и Фердинанд расплатился с опытным наемным фельдмаршалом как раз отобранными у богемских протестантов землями и поместьями и дополнительным графским титулом. Новым богатством де Бюкуа не успел насладиться, поскольку через год погиб при осаде одной крепости в Верхней Венгрии. А потомки фельдмаршала провладели ценной собственностью в Чехии лет триста и лишились ее в 1945 году, поскольку после нацистской оккупации добровольно приняли гражданство Третьего рейха.