Не глядя в сторону Колота, Павша сдёрнул повод с кола и вывел коня за ворота.

Братчину устраивали в родительском доме кметя по имени Липок в селе, в десяти верстах от Осинок. Родители Липка с домочадцами уехали к мужатой дочери в Вышгород на тризну по умершему тестю. Друзья, что вместе с первых дней в Ярополковой дружине, все ровесники, почитай, заняли тесную избу, наполнив её смехом и реготом. Липок раздул в печи угли, бросил на них бересты и щепок, полез в подпол за пивом, ворча:

— Могли бы пива побольше взять с собой, лазай тут, доставай бережёное!

Друзья тут же весело оживились, беззлобно набросали в спину:

— Эй, чего там молвишь, скопидом хренов?

— Давай не жалей для друзей!

— Липок, или как там тебя по-грецки, Коснятин, шевелись, мать-перемать!

— Меня хоть в честь базилевса ромейского окрестили, — глухо огрызался из подпола Липок, — а тебя, Плоскиня, Серафимом назвали от слова «серить»!

— Ха-ха!

— Ты, Бажен, что конем ржёшь? — завёлся Плоскиня. — У самого-то что за имя? Си-и-и-лантий!

Вторя ему, мышью пропищал Усад:

— Си-и-лантий!

— Павше свезло — Павлом обозвали, дак Павшей и остался.

— А я вообще своего имени не помню хрестильного, — признался коренастый белобрысый парень.

— Тебя потому и нарекли Забудом, что ничего и никогда не помнишь!

— Давай, братья, нальём по чарке, Хлыст доброе пиво взял с собой.

— Пожди Лепка, негоже без него.

— Лепок, скорее давай!

— Двинься, Забуд, жиров нагулял, ништо — варяги растрясут!

Друзья шутливо пихались, теснясь за столом. Наконец появился Лепок, неся братину с пивом.

— Дождались! Нутро хмельного требует!

— Засохли, ждамши! Хотели уже за тобою послать!

— Но тихо, братья! — поднял чару Хлыст, старший из всех возрастом, рослый, разлатый в плечах парень. — Выпьем за князя нашего да за то, чтоб вместях также собрались после похода. Девять друзей нас самых близких. Нечая сегодня нет, службу несёт, так пусть ему тамо не скучно без нас будет!

Пили, шутили, выходили на улицу продышаться, с каждым разом становясь всё шумнее. Небо темнело, воздух стал свежее и прозрачней, зазвенели ещё немногочисленные комары. Плоскиня, с задорно-пьяной рожей и выбившейся из-за пояса рубахой, спросил Лепка:

— Чего тихо так? Бабы-то есть в веси у тебя?

Не дожидаясь ответа, пронзительно свистнул, прикрикнув:

— Э-э-эй!

Его запихнули обратно в жило. Напротив в избе не отлеплялись от выставленного ради свежего воздуха окна две егозы двенадцати и тринадцати лет — не каждый день наезжали и гуляли княжеские кмети. Отец, вернувшись со двора, погнал их, заставив окно:

— Ишь, вылупились! Стыда нет вовсе!

И, глянув в мутный бычий пузырь, сквозь который вместо кметей плясали размытые тени, молвил:

— Задерутся скоро, шуму на всю округу будет!

Снова пили за нерушимую дружбу, чтоб не бросать друг друга не только на рати, но и в жизни. Неугомонный Плоскиня подбивал всех на пляс, но в избе было тесно и, кроме жалейки, не оказалось ничего. Никто потом не вспомнил, из-за чего возник хмельной спор. Плоскиня с кулаками полез сначала на Павшу, но вовремя одумался, вспомнив, что Павша на расправу короток, тогда задрался к Забуду. Парни схватились, выталкиваемые из избы Лепком. Ор, регот, мат; дерущихся разнимали; Плоскиня, не разбирая, лупил, по кому ни попадя. Его, нещадно избив, связали по рукам и ногам, занесли в избу. Обозлившийся Забуд завязал ему рот тряпицей, чтобы не слышать ругательных воплей. Потом выпили ещё и, успокоившись, пели до первых петухов песни. Отсыпались до полудня, позабыв про связанного Плоскиню, что уснул раньше всех и так же раньше проснулся, затем долго мучился похмельной жаждой, воя через заткнутый рот не своим голосом.

Смерды, уходя с утра в поле, кто ругался на праздность кметей, кто и жалел:

— Пусть гуляют, может, в последний раз. Род для воинов завсегда короче жизнь отмеряет.

Печенежская рать пришла о двадцати пяти с лишним сотнях, запестрела шатрами в окологородье. В Киев прибыли изгнанные из Овруча княжеские наместники, принеся с собой размётную грамоту от древлян. Северы прислали три сотни кметей, отговорившись тем, что вся конная рать, которой северы были так славны, сгинула в походе Святослава. В согнанной с весей и сёл рати бродили несогласия с начинающейся войной, и сама рать держалась благодаря таким старым ратоборцам, как Колот. Из-за всего этого приход печенегов был кстати. Печенежских воевод чествовали, одаривали подарками, честь перепала и Варяжке, приведшему степняков в подмогу и разом набравшему вес среди бояр. С глазу на глаз он убедил Ярополка поставить себя набольшим воеводой.

— Самые верные и лучшие твои воины — это печенеги, а они признают только меня из всех русов. А кого ещё тебе поставить? Из бояр никто не способен рати водить, а Блуд уже показал себя в ятвягах, — говорил Варяжко. Князь, склоняясь на сторону друга детства, всё же ответил:

— Соборно решим.

Для Блуда, который был уверен, что рать доверят ему, как самому опытному из всех, княжеское решение, поддержанное боярами, было ударом. Придя в бешенство, прямо в княжеской палате, при боярах, начал поносить Варяжка:

— Это не на мерю[196]какую-нибудь поход, а на князя Владимира, что опытными ратоборцами оброс, тут опыт нужен! Варяжко — глуздырь против меня, он, кроме как в полюдье, оружных людей не водил! Вспомните, как недавно с печенегами получилось и степняки под город встали, то же и с Варяжко будет. Уж лучше Претича поставьте — он разумнее…

— Ты, Блуд, помолчал бы. Сотню тебе можно доверить, дань собрать да збродней погромить. На большее ты не способен, — перебил воеводу Варяжко. Блуд, вскочив с лавки, единым махом оказался рядом с молодым боярином, рука невольно хватала пояс на левом боку, где обычно висел меч. Варяжко насмешливо смотрел на Красного:

— Поединка хочешь, Блуд? Попроси князя, и он даст нам судное поле. Если не трусишь.

Последние слова Варяжко произнёс особенно громко, и отказаться было нельзя. Варяжко был молод, силён и одним из самых лучших поединщиков на земле днепровских русов. Хоть и выигрывал он только в потешных боях, но те, кто смыслил в ратном деле, могли представить его в настоящей схватке. А в Блуде уже не было молодого задора, когда уверенности в силе больше, чем самой силы. Одним ударом на судном поле можно потерять не токмо жизнь, но и всё, что наживалось с таким трудом простым сыном смерда: почёт и слава среди вятших. Впервые за много лет Блуд почувствовал на спине липкий холодок страха. Шли мгновения, и не ответить на дерзкий вызов Варяжка было нельзя.