Он перепугал ее чуть не до смерти!

Мишель подскочила, потянула на себя дверь и влепила створ кой себе по лбу.

– Ой, – прошептала она, отпуская ручку и пытаясь проверить, не идет ли кровь.

И только потом повернулась. И лишилась дара речи. Хоть убейте, лишилась, и все.

На пороге стоял Тео, небрежно прислонившись к косяку сложив руки на обнаженной груди и скрестив голые ноги. Волосы взъерошены, щеки небритые, и, судя по виду, он только сейчас проснулся. Успел натянуть «ливайсы», но не позаботился застегнуть молнию.

Совершенно неотразим.

Она уставилась в узкий треугольник между половинками молнии, но, тут же поняв, куда смотрит, вынудила себя отвести глаза. Воззрилась на грудь, сообразила, что сделала ошибку, и кончила тем, что принялась таращиться на его ноги. Какие у него ноги!

О черт, ей срочно нужна помощь. Теперь она заводится от его ног! Ей необходима терапия, интенсивная терапия, хотя бы для того, чтобы выяснить, каким образом некий мужчина способен свести ее с ума.

Но не просто некий мужчина. Она с самого начала знала, насколько опасно это притяжение. Во всем виновата чертова ограда. Не купи он чертову ограду для маленького Джона Патрика, она нашла бы в себе силы сопротивляться ему. Но сейчас слишком поздно.

Мишель тихо застонала. Пусть Тео здоровый жлоб, она все равно в него втрескалась.

Мишель громко сглотнула слюну. Он выглядит достаточно аппетитно, чтобы… нет, не стоит об этом.

И тут она взглянула ему в глаза. Как ей хотелось, чтобы он подхватил ее своими мускулистыми руками, зацеловал до бесчувствия и понес в постель. Хотелось, чтобы он сорвал с нее сорочку и ласкал каждую частичку тела. Может, это ей следовало бросить его на кровать, стащить «ливайсы» и ласкать каждую частичку тела? Она жаждала…

– Мишель, что ты здесь делаешь в половине третьего ночи. Какой удар ее фантазиям!

– Твоя дверь не скрипит.

– Что? – удивился он.

Мишель пожала плечами и откинула с лица пряди волос.

– Я не слышала тебя, потому что твоя дверь открывается.

– Сколько ты здесь простоял?

– Достаточно долго, чтобы видеть, как ты играешь с дверью.

– Она скрипит.

– Да, я слышал. Дверь скрипит.

– Прости, Тео. Не хотела тебя будить, но поскольку ты проснулся…

– И?..

– Сыграем в карты?

Тео моргнул. Потом его лицо осветила медленная, беспечная улыбка, и голова у нее опять пошла кругом.

– Не желаю я играть в карты. А ты?

– Не очень.

– Тогда почему спрашиваешь?

Под его пронизывающим взглядом она все больше нервничала, только в хорошем смысле. Ощущение было точно таким, как прошлой ночью, когда он поцеловал ее, а это означало, что дело плохо, потому что она мечтала, чтобы этот поцелуй никогда не кончался, и что это, спрашивается, за бред? Она точно сходит с ума. Может, в самом деле обратиться к психиатру за консультацией?

– Пожалуйста, не смотри на меня так.

Она впилась пальцами ног в ковер. Желудок переворачивался. Сердце сжималось.

– Как именно?

– Не знаю, – пробормотала она. – Я не могу спать. Придумай, что делать, пока у меня глаза не начнут слипаться.

– Что ты предлагаешь?

– Кроме карт? – встрепенулась она.

– Угу.

– Можно сделать тебе сандвич.

– Нет, спасибо.

– Оладьи. Как насчет оладий?

Если мерить волнение по шкале от одного до десяти, ее уже перевалило за девять. Имеет ли он хоть малейшее понятие, как сильно она его хочет?

Только не думай об этом. Займись чем-нибудь.

– Я пеку чудесные оладьи.

– Я не голоден.

– То есть как это? Ты всегда голоден.

– Но не сейчас.

Я тону, крошка. Помоги же мне выплыть.

Мишель прикусила губу, лихорадочно пытаясь придумать хоть что-нибудь.

– Телевизор! – выпалила она неожиданно с таким видом словно только что ответила на вопрос, стоящий миллион долларов, и ведущий протягивает ей чек.

– Что?

– Посмотрим телевизор?

– Нет.

Она почувствовала себя так, словно он выхватил у нее спасательный круг.

– Тогда придумай что-нибудь ты, – вздохнула она.

– Такое, что можно делать вместе? Пока у тебя не начнут слипаться глаза?

– Да.

– Я хочу лечь в постель.

Мишель даже не пыталась скрыть разочарование. Что ж, придется снова считать проклятых вонючих овец.

– Ладно. В таком случае спокойной ночи.

Но он и не подумал вернуться к себе. Оттолкнувшись от косяка с грацией большого, ленивого, откормленного кота, он двумя длинными прыжками перекрыл расстояние между ними, почти наступая ей на пятки, и открыл дверь ее спальни. От него слегка пахло лосьоном после бритья, мылом «Дайал» и мужчиной, и она нашла смесь ароматов невероятно возбуждающей. Ах, кого она дурачит! Да чихни он сейчас, она и то загорелась бы.

Тео взял ее за руку, но не сжал. Мишель могла бы без труда отстраниться… если бы хотела. Только она не хотела. Наоборот, судорожно в него вцепилась.

Только тогда он затащил ее в комнату. Закрыл дверь, притиснул к ней Мишель и оперся руками по обе стороны ее лица, вжимаясь в ее бедра своими.

Дерево холодило ей спину, его разгоряченная кожа опаляла живот.

– Господи, как же ты хорошо пахнешь, – прошептал Тео, зарывшись лицом в ее волосы.

– А мне казалось, ты хочешь спать.

– Я никогда этого не утверждал.

Он поцеловал ее шею у самого плеча.

– Не правда… утверждал….

– Нет, – запротестовал он, целуя на этот раз восхитительно чувствительное местечко под ее ухом и доводя этим до безумия.

Мишель задохнулась, когда его зубы осторожно сомкнулись на мочке уха.

– Нет? – прошептала она.

– Я сказал, что хочу лечь. А ты ответила… – Его ладони нежно сжали ее лицо. Несколько долгих секунд он смотрел ей в глаза, прежде чем сказать:

– «Ладно».

Вот теперь она точно знает, что пропала! Он завладел ее ртом в долгом, пылком, страстном поцелуе, сразу сказавшем, как сильно он ее хочет. Губы Мишель раскрылись, и наслаждение молнией пронзило ее до самых кончиков ног, когда их языки сплелись. Она обняла его за талию и начала гладить и ласкать, ощущая твердость его мускулов, а когда стала тереться о его бедра, почувствовала, как он дрожит. Поцелуй все продолжался и продолжался, пока она не вцепилась в его плечи, сотрясаясь от желания. До чего же непристойно и немного пугающе все, что он заставляет ее испытывать сейчас, потому что никогда прежде она не знала такой страсти, такого отчаянного стремления держать и не разжимать объятий. О, как она его любила!