Еще двое выпрыгнули на перекресток одновременно. Хищные, лютые, размерами побольше тех, что проводили разведку боем. Шерсть на загривке вздыблена, зрачки расширены до краев, а пасть то открывалась, то закрывалась, как у какого-нибудь демонизированного чудища из парка аттракционов.

— Все нормально, крошка, — поспешил успокоить Лену Кудесник. — Стреляй только в того, что бросится на тебя. Ладно?

— В которого из них?

Кудесник повернул голову вправо и с трудом проглотил слюну.

Со стороны Краснозвездного на дорогу, которую теперь уместнее было назвать тропой войны, вышли еще четверо. Все крупные, дебелые, не меньше метра с лишним в холке, водят носом по ветру, принюхиваются: а не пахнет ли, случайно, от неуязвимого бродяги, голыми руками валившего их целыми стаями, страхом? Не почувствовал ли он опасности? Нет? А пусть тогда посмотрит влево, вдруг что-то в его восприятии угрозы поменяется?

Кудесник понял, что все-таки просчитался, когда оказалось, что их окружили со всех сторон. Он не понимал, как это у них получилось, как они смогли пробраться, не оставляя за собой поверх травы бурунов, но нынче путь с этого перекрестка был открыт только в лес. И именно этого добивались волки. Они могли бы, конечно, наброситься на людей и здесь, все одновременно, и у тех бы точно не оказалось даже призрачного шанса на спасение, но открытое пространство — не их стихия. Никто из них не хотел попадать под нож бродяге и под пули сменившей рожок девушки. В лесу же они могли взять их, не теряя никого из своих.

— Поднимайся. Медленно, — сказал бродяга. — Приготовься бежать. Поиграем немного по их правилам.

— Но ты же говорил…

— Я знаю. Их оказалось больше, чем я думал.

— А твое оружие? — Лена посмотрела на брошенный «штайр».

— У меня есть оружие. Бегом!!! — И, схватив ее за руку, со всех ног припустил по направлению к лесу.

Он знал, что там его поджидают еще столько же, а возможно, и больше десяти особей. Знал, что подвергает реальной опасности девушку, но поступить иначе не мог. Деревья могут послужить им как проклятием, так и спасением. Это всяко лучше, чем ожидать, пока кольцо будет постепенно смыкаться вокруг тебя, а потом драться с ними на открытой местности. Любой здравомыслящий боец принял бы такое решение.

— А вот и еще друзья! — на ходу выкрикнул Кудесник, увидев, как в вышине перепрыгивают с одной ели на другую громадные темные тени.

Затем он резко остановился, выпустив руку Лены, по инерции еще пробежавшей с десяток шагов, затрясся весь и, выкатив глаза, закричал.

На него бросились сразу трое. Они без труда свалили его на землю, и двое тут же зажали его руки в зубах, словно в тисках, а третий попытался ухватить за шею. Кудесник орал благим матом, махал руками, отбивался ногами и прижимал подбородок к плечу или груди (Господи, говорила же мама: носи шлем), не давая зверюге прокусить ему глотку. Но эти существа, как уже говорилось, были покрепче предыдущих, а потому скинуть их с руки, как назойливых шавок, ему пока не удавалось. Лена же, присев на одно колено, выстрелила, продырявив главному из них бок, тот заскулил, но пытаться покончить с Кудесником не перестал. К тому времени остальные семь или шесть волков разделились: двое подскочили к Егору, пока безуспешно стремившемуся отбиться от них, остальные бросились на Лену. Она успела выстрелить в голову и грудь только первой парочке, причем одного из них лишь несмертельно ранила, другие же свалили ее на землю, точно так же, как и пару секунд назад Кудесника.

Лена закричала и нажала на курок, полагаясь исключительно на чудо, но пули ушли в небо, и острые клыки уже были готовы сомкнуться на ее открытой шее…

Так бывает, только когда начинаешь чувствовать, что если ничего не предпримешь вот в эту самую секунду, то потом лучше умереть, чтоб не мучиться. Это то чувство, от которого зубы сжимаются до такой степени, что внутри черепа становится слышно, как они трещат. Это то чувство, от которого ощущение земли под ногами вдруг перестает быть таким же отчетливым, как прежде. Чувство, которое перекрывает и боль, и мысли о собственном ничтожестве, трусости и слабости. Чувство, порожденное осознанием того, что над миром близкого, любимого человека начинают сгущаться сумерки и стрелка на секундомере его жизни начала последний круг.

Понимая, что если он позволит волкам влачить его по земле, как тряпичную куклу, еще хоть мгновение, то о Лене он может забыть навсегда, бродяга собрался и со всего размаху саданул насевшего на него зверя коленом в пах, искренне надеясь, что это окажется самец. Право, следует благодарить Бога за то, что у большинства живых существ мужского пола есть гарантированно уязвимое место. Получив по придаткам, волк захрипел и, оставив бродягу, принялся нарезать круги, то и дело садясь, чтобы полизать ушибленное место.

На остальных волков это зрелище хоть и не так подействовало, как хотелось бы Кудеснику, но все же кратковременное замешательство среди терзающих его тварей заставило их немного ослабить хватку. Воспользовавшись этим, он смог перевернуться на бок и высвободить руку с зажатым в ней ножом. Произошедшее дальше случилось настолько быстро, что в памяти Кудесника почти не отпечаталось. Он действовал как машина, как механизм, который в точности совершает заложенные программой движения: сначала он вогнал штык-нож первому волку в глотку так, что острие пробило череп между ушами, вырвавшись наружу на добрых сантиметров пять. Рывок обратно, лезвием по горлу провел тем двум, которые поспешили занять место своего сородича, бегающего кругами и лижущего яйца, затем удар кулаком в скулу сероманцу, что все еще самоотверженно удерживал его левую руку в зубах. А когда тот отпустил руку, бродяга тут же пустил ее в дело — схватил волка за нижнюю челюсть — даром, что поранил руку острыми клыками, — и со всей силы дернул на себя, вырвав ее с мясом.

— Укуси меня теперь, — прошипел он и, сбросив с себя тела мертвых волков, у которых густая серо-черная шерсть на шее смешалась с буро-красной кровью, вскочил на ноги.

Подбежав к Лене, которая к этому времени уже не оказывала зверью сопротивления, лежа на спине с расслабленными руками, он, не раздумывая, схватил первого попавшегося под руки волка одной рукой за шкирку, а второй за хвост и отшвырнул в сторону.

— Милая! — выкрикнул он, увидев, что у девушки из глубоких ран на шее сбегают струйки алой крови.

Что он сделал с теми, что рвали в клочья ее бушлат, стремясь добраться до тела, он не запомнил. Окровавленное лезвие металось из стороны в сторону, то рассекая шею хищнику, то ударяя в сердце, забрызгивая горячей кровью лицо, истерзанную «защитку» и землю. Одного из тех, что спрыгнули с ветвей ели, он, схватив за передние лапы, ударил спиной о ствол дерева, а второму свернул шею голыми руками.

А затем… Лена… Нет…

— Живи. — Он поднял ее на руки. — Живи… пожалуйста…

Отчаянье затмило его разум. Явление с поднимающейся ввысь девушкой и сворачивающимся миром внутри «Сонного Янтарника» теперь казалось ему просто плохо продуманным сном. Бред ведь, бред, какой еще поискать. И чего было хныкать, если все равно не доверял ни глазам, ни чувствам? В нее только верил, будто умерла она. А реальность-то вот какая, оказывается. Злая и хищная, трезвая реальность, не дающая и микронной доли надежды на то, что это происходит не наяву, что это чертов сон, пленивший их после окончания получасовой близости. Нет, никакой это не сон, твердила она. Слышишь рык? Он отовсюду. Он тебе не снится. Тебя снова окружают, и не тешь себя абсурдными чаяниями — это основные силы. Их больше, и они куда мощнее тех, с кем тебе доводилось только что сражаться. Они на деревьях и за деревьями, они на земле и под землей. Ты на их территории, и тут ты ничто. Ты не сможешь защитить себя, у тебя не будет на это ни малейшего шанса. Они тебя разорвут на куски за считанные секунды и, оставив на поедание мухам и падальщикам, удалятся восвояси. Потому что именно они те, кого называют здесь «таежными призраками»…