— Нет, на парковке, — отвечает Рон. — Они стояли у машины с полными пакетами.

— Мы только что видели эту машину у их ворот, — говорит Май-Роуз, а Рон кивает:

— Да, «БМВ».

Я чувствую, что устал. Видимо, Рон это замечает, потому что ловит мой взгляд и начинает говорить громче:

— Вы знаете, что в машине был мужчина? А не только Фабиан и его мать?

Внутри у меня что-то обрывается. Голова кружится.

— Что?

— Я его сразу узнал, — говорит Рон и снова дергает себя за усы. — Это ваш сосед.

Меня сводит судорога, все мои кровеносные сосуды закупорены.

— Ула?

— Да, именно. Ула Нильсон, — подтверждает Рон. — Мы у него оформляли кредит на дом несколько лет назад.

— Вы уверены? Почему вы не связались с полицией?

Я прислоняюсь к стене. Сиенна уводит детей наверх.

— Я связывался. Вчера. Я думал, что они перезвонят, а сегодня прочел в газете, что следствие уже прекращено. Мне казалось, они обязаны все проверить. И я посоветовался с Май-Роуз.

Рон и Май-Роуз пришли в школу давно, сразу после института. Среди учеников ходили сплетни, что они не просто коллеги.

— А я сказала, что лучше сообщить это вам, — подхватывает Май-Роуз. — Чтобы полиция не упустила что-то важное.

Я ищу в кармане мобильный. Нужно немедленно поговорить с полицией. Почему они это не выяснили?

— Вы точно уверены? — спрашиваю я Рона.

— Иначе я бы никогда не сказал. Ула сидел в машине и ждал, пока мать Фабиана загрузит в багажник покупки.

Я вижу это воочию. Там был Ула.

Это все меняет.

— Где он сидел?

— Впереди, — отвечает Рон. — На водительском месте.

До катастрофы

Лето 2017 года

Вильям уселся в гостиной на ковер, скрестил руки и заявил:

— Я не хочу туда идти. Я демонструю.

Вопреки всему мы не могли не рассмеяться.

— Ты, наверное, хочешь сказать «я протестую», — сказала Бьянка.

— Идем! Мы недолго там пробудем. Для такого места, как наше, подобные праздники, увы, неизбежны.

Честно говоря, я и сам готов оплатить половину их расходов, лишь бы не тащиться на эту вечеринку.

— Я не хочу встречаться с Фабианом, — ныл Вильям, который продолжал сидеть на ковре. — Вы будете заставлять меня играть с ним.

— Нехорошо так говорить, — сказал я.

Вильям надул губы.

— Фабиана там все равно сегодня не будет, — сказала Бьянка, помогая ему встать.

Через минуту она уже держала детей за руки и шествовала по Горластой улице в туфлях на высоком каблуке. Я семенил сзади, пытаясь закрыть рюкзак с запасной одеждой и игрушками.

А потом Гун-Бритт и Оке привычно взялись за свое:

— Вот теперь все как надо! Праздник нашего двора летом. Солнце светит, трава зеленеет. Порядок восстановлен.

Оке, в кожаном фартуке, жарил на гриле свиные ребрышки. С него капал пот, а щипцы для гриля походили на домкрат.

— Пиво? — предложил он, протягивая бутылку «Пильзнера».

Пока мы ели, он говорил, не отступая от привычного репертуара, состоявшего из телепрограмм, кулинарных рецептов, политики и сплетен. В нужных местах я принужденно смеялся и иногда вставлял в меру веселые комментарии.

Бьянка была полностью поглощена тем, что следила, как едят дети, а Ула, похоже, пребывал в дурном настроении.

После ужина я вышел с Оке в общий двор. Оглядевшись по сторонам, Оке зажег сигару.

— Гун-Бритт не любит, когда я курю, — произнес он, попыхивая.

— Она может учуять запах, — сказал я, разгоняя дым рукой.

— Исключено, — засмеялся Оке. — Ее нос уже лет двадцать как вообще ничего не чувствует. Она не заметит, даже если пернуть ей в лицо.

Он одновременно засмеялся и закашлялся. Мне очень хотелось домой, в кровать и тишину.

— Глядите-ка! — сказал Оке.

Из-за угла на велосипеде выехал Фабиан.

— Привет! — крикнул я.

Он посмотрел на нас и сделал круг по двору. Пробормотал что-то в ответ на приветствие и снова свернул на «большую» дорогу.

— Этот мальчик, — проворчал Оке, — все время ездит на этом своем велосипеде как недоразвитый. Мне его жалко.

— Перестаньте, — сказал я. — Ему приходится нелегко.

Мне страшно надоели все эти глупые разговоры.

— Так и я о том же, — продолжил Оке. — Его мать совсем им не занимается. И с этим пора, черт возьми, что-то делать!

— Фабиан — умный мальчик, — сказал я. — Вы совершенно зря беспокоитесь.

На самом деле он вообще не беспокоился. Испустив облако дыма, он потушил сигару и бросил окурок в бочку для дождевой воды.

Когда мы вернулись на террасу, он налил мне виски. Именно это мне и было нужно. Чтобы перестать реагировать на происходящее.

Опустились сумерки, во дворе зажглись фонари. В беседке на садовой скамье сидел Вильям и играл во что-то на планшете, Белла бегала рядом. Ула так и не разговорился. Просто пил грог бокал за бокалом, нос его становился все более красным, а взгляд — все более мутным.

Поздно вечером разговор зашел о страшных событиях, случившихся на прошедшей неделе. В четверг грузовик намеренно въехал в толпу на одной из туристических улиц Барселоны, в результате чего пострадало около сотни человек, а в пятницу утром пришла новость о том, что вооруженный ножом человек набросился на прохожих в центре второго по величине города Финляндии.

— Везде одно и то же, — вздохнул Оке, — безопасных мест больше нет.

Мне снова пришлось вступить в спор. Я призывал к самообладанию и здравому смыслу. Это неблагодарное занятие постепенно исчерпывало мое терпение.

Ула не высовывался. Несколько раз я смотрел на него в поисках поддержки, но он с задумчивым видом молчал. Его явно что-то беспокоило. Я вспомнил, как он глупо повел себя в гараже, когда накинулся с дубинкой на Лиама. И только когда разговор коснулся внешней политики Швеции и для иллюстрации деградации общества Оке вспомнил старый армейский анекдот — только тогда Ула слегка оживился. Он отставил бокал и несколько раз попытался привлечь к себе внимание, пока ему не удалось наконец взять слово:

— Почему сегодня не пригласили Жаклин?

Все замолчали.

Я посмотрел на Оке, который уставился на Бьянку. Та уперлась взглядом в стол.

— Ну, потому что… — начала Гун-Бритт, — я думала, это всем понятно.