Мою жизнь поддерживали вино и таблетки.

Я опускала жалюзи в кухне, садилась за стол и час за часом убивала время. Мысль, что Микки избил в гараже этих парней, не давала мне покоя. Это о многом говорило. И о Микки. И обо мне.

Я чувствовала себя обманутой.

Неужели он и вправду набросился на ученика в Стокгольме? Притом что создает впечатление увлеченного учителя, который всегда поддерживает слабого. Что бы ни было, но это вполне объясняет, почему они с Бьянкой вот так, с бухты-барахты, все бросили и уехали за шестьдесят миль на юг.

Я почти полностью выпала из реальности и, случалось, просыпалась за кухонным столом, не понимая, сколько времени, ночь на дворе или день. Воздух был плотным и горячим. Последние знойные дни лета. Над высохшими под горячими лучами солнца растениями кружились мухи.

— Мама, — сказал Фабиан, — ты не должна вот так здесь сидеть. Ты же обещала больше не пить.

На нем была грязная одежда, я давно не включала стиральную машину. Давно немытые волосы.

— Это же не так трудно, — произнес Фабиан. — Просто соберись.

Мне было жутко стыдно.

— Я соберусь.

Я должна. Ради него.

Я просто обязана оторвать задницу и выбраться из этого дерьма.

— Мне нужно поговорить с тобой, — сказала я ему однажды, когда вино закончилось и я, собираясь за выпивкой, вышла из кухни переодеть футболку.

Фабиан, как всегда, сидел перед компьютером. Он снял наушники, оставив их висеть на шее:

— Что-то случилось?

Я не знала, с чего начать. Как он отреагирует? А если все просто рухнет?

— Я узнала кое-что о Микки, — проговорила я наконец. — О том, что случилось в школе, где он работал раньше. Он там якобы напал на одного ученика и избил его.

Фабиан приподнял бровь:

— Кто тебе это сказал?

Я почесала шею. Если Фабиан узнает, что Ула, он ни за что не поверит.

— Они же так внезапно переехали в Сконе. Хотя никого здесь не знали. Это значит, что в Стокгольме что-то произошло.

— Кто тебе это сказал? — снова спросил Фабиан.

Еще немного — и он взорвется.

— Просто слухи. — Я изобразила фальшивую улыбку и собралась с духом. Я должна спросить. — Он же никогда не… Ну, я имею в виду, ты же ничего такого не замечал?

Если он сделал что-то дурное Фабиану, я сверну ему шею. Просто сверну, и все.

— Мама, ты это о Микки?

— Ну да, я все понимаю…

Уле, конечно, доверять нельзя. Он легко мог все придумать. Из ревности? Фабиану нравится Микки. А это было бы невозможно, если бы он заметил в нем хоть какую-то склонность к жестокости.

— Микки самый добрый из всех, кого я знаю, — сказал Фабиан.

— Конечно.

Пошатываясь, я вышла в прихожую, накинула плащ и сказала, что мне нужно в магазин. До закрытия винного магазина оставалось совсем немного времени.

— Можно мне с тобой? — спросил Фабиан.

— Не сегодня.

Одной ногой я уже была за порогом. Мне не хотелось, чтобы Фабиан видел, как я дрожащими руками ищу нужную бутылку, а потом в машине отвинчиваю пробку и делаю несколько глотков перед тем, как завести двигатель.

— Я скоро вернусь, любимый.

Несколько дней спустя мы с Улой поехали в одно поместье под Мальмё, где Фабиану позволили поводить спорткар. Он светился от счастья, а я была трезвой до самого вечера.

В пятницу мимо наших окон проехало на велосипедах семейство Андерсон в полном составе, с корзинками для пикника и пледами. Все выглядели совершенно счастливыми, как будто ничего не случилось.

— Завтра этот их праздник двора, — сказал Фабиан. — Хорошо, что нам туда не надо.

Именно это я и хотела услышать. Я боялась, что Фабиан слишком привязался к Микки. Сколько ударов он еще сможет вынести?

— Так что ты думаешь о том, чтобы уехать? Подальше от всего этого. Начнем все сначала где-нибудь в другом месте.

Он посидел немного в задумчивости, но потом в его взгляде вспыхнула радость.

— В Калифорнию? К папе?

Я взяла в руки стоявшую на столе бутылку вина и начала читать этикетку, не понимая на ней ни слова.

— Не получится.

— Что? — Фабиан вдруг раздулся, как кобра. — Мы же хотели скопить деньги. Мы можем получить несколько миллионов за этот дом, а потом…

— Прекрати!

У меня закончились силы. В ушах шумело, потемнело перед глазами. Я встала, и слова посыпались градом:

— Мы не можем жить у твоего папы. Он в тюрьме!

Фабиан выглядел так, как будто я ударила его в лицо. Он весь сжался, закрыв себе руками рот.

— Прости, любимый. Мне давно надо было рассказать тебе правду.

Я ненавидела себя, но сейчас хотя бы призналась.

— А автосервис?

Его плечи дрожали, он сжимал и разжимал руки.

— Нет никакого автосервиса. Твой отец работал в баре, когда мы познакомились. Но он нигде долго не задерживался. Он был настоящий бунтарь, в действительности у него золотое сердце, но почему-то он все время попадал в неприятности. Я думала, что моя любовь его вытащит. Но одной любовью никого никогда не спасешь.

Фабиан сильно ударил по столу, как будто прибил насекомое. Он стонал, его била дрожь.

— Прости, дорогой.

Он боролся с самим собой. Красный потный лоб, напряженные мускулы…

— А фотографии? Бабушка?

Я перешла все мыслимые границы, когда дала ему эти снимки. Но он просил несколько месяцев, и они вызвали у него полную эйфорию.

— На фотографии не твой отец, — сказала я. — Это один американский актер.

Лицо Фабиана исказилось в гримасе. Из носа лилось, он кусал губы.

Я самая худшая мать на свете.

— Но о твоей бабушке я ничего не наврала, — сказала я. — Она наверняка до сих пор сидит в кресле-качалке и играет на губной гармошке.

Я протянула ему рулон бумажных салфеток, чтобы он высморкался.

— Прости меня, но без твоего отца нам будет лучше.

Фабиан не ответил. Бросил скомканную салфетку в раковину, до краев заполненную грязной посудой, и, громко топая, вышел в коридор. Я ждала, что сейчас с грохотом закроется дверь его комнаты, но хлопок так и не раздался. Что он делает? Я вышла в коридор. Фабиан сидел на полу и завязывал шнурки на кроссовках.

— Ты куда?

— На улицу, кататься на велосипеде.

На меня он не смотрел. Все его тело было напряжено и заряжено злобой. Движения резкие и быстрые, он встал и вышел, а я подумала, что должна пойти за ним. Я боялась, что он совершит что-нибудь ужасное, причинит вред кому-нибудь или самому себе.