Чжоуское правление было совершенным, иньское — устремленным к добру, сяское — деятельным. Деятельное правление доброе, но доброе не обязательно совершенно. Достигший совершенства человек не преклоняется перед деятельным правлением и не стыдится доброго, хранит внутри себя Благо, ступает по Пути, а высшие и низшие пребывают в радости, не ведая откуда что берется. Владевших государствами много, а знамениты лишь циский Хуань-гун и цзиньский Вэнь-гун. На горе Тай[940] имеется семьдесят жертвенников, но только Три царя истинно владели дао. Тогда господа не были чрезмерно требовательны к подданным, а подданные не лукавили с господами. Совершенствуя близких, государи достигали далеких, а последующие поколения восславили их величие. Они добивались славы, не переступая через близких, и никто не мог их превзойти. Держаться обряда, как Сяоцзи[941], можно, но нельзя оспаривать его славы, не овладев тем, что у него внутри. Благородный муж удобство ставит ниже долга, а ничтожный человек долг подчиняет удобству. Разумный успеха достигает без труда, следующий тот, кто трудится, не изнуряя себя; и последний — это тот, кто мучается, а не трудится[942]. Древние знали вкус, но не были жадны, нынешние жадны, но не имеют вкуса. Прелесть песен заключена в звуках, но звуков недостаточно для создания прекрасного. Усаживаются вместе, берут инструменты из металла и камня, шелковых нитей и бамбука, играют на них, но этого недостаточно для достижения высшего предела. Тот, кто способен чтить дао, исполнять долг, должен заставить свои страсти — радость и гнев, желание брать и отдавать — быть послушными, как трава ветру. Шао-гун[943] во время работ по сбору шелковичного червя и пахоты открывал тюрьмы, выпускал затворников, понуждая народ возвратиться к своим занятиям, исполнить службу. Вэнь-ван отказался от земель в тысячу ли в обмен на отмену казни у раскаленного столба.

Мудрец, принимаясь за дело, каждый раз соизмеряется с благоприятным моментом так естественно, как летом носят редкое полотно, а поднимаясь на колесницу, берутся за веревочные поручни. Лаоцзы учился у Шан Юна; глядя на его язык, понял, что следует беречь мягкое[944]. Лецзы[945] учился у Хуцзы: наблюдая за солнечным столбом, узнал, что нужно держаться позади. Мудрец не опережает вещей, но постоянно следит за тем, что их роднит, как дровосек кладет поверх те сучья, что собрал последними[946]. Любовь людей друг к другу покоится на долге-справедливости; их множественность сохраняется благодаря принадлежности к общине, а могущество создается их множеством. Если благие деяния распространяются широко, то и признание силы простирается далеко; чем меньше благотворительность, тем меньше тех, кто подчинится силе оружия. Колокол чем чаще звонит, тем быстрее изнашивается; сальная свеча чем ярче горит, тем быстрее плавится; полосы на шкуре тигра и пятна на шкуре леопарда привлекают охотников, а ловкость обезьян — их ловцов. Цзылу из-за храбрости погиб, Чан Хун из-за ума попал в беду[947]: хватило ума, чтобы знать, но не хватило, чтобы не знать. Идущий через пересеченную местность не может ступать как по шнуру; выходящий из леса не идет по прямой дороге. Ночью путник закрывает глаза и вытягивает руки. В делах есть свой предел, а в уме свой вред. С тем, кто способен пройти сквозь тьму и вступить в яркий свет[948], можно говорить о совершенном.

Сороки, когда вьют гнездо, уже знают, будет ли ветрено; выдры, роя норы, уже знают, будет ли вода высокая или низкая; хуйму знает, когда будет ясно, а иньсэ — когда дождливо[949]. Поэтому ошибаются те, кто ставит человеческий ум выше ума животных. С постигшим одно какое-то искусство, проникшим в смысл одного речения можно говорить о том о сем, но нельзя ожидать широкого понимания. Нин Ци ударил в бараний рог и запел, и Хуань-гун возвысил его и доверил ему великое правление. Учитель от Ворот Согласия был призван ко двору, и мэнчаньский правитель Тянь Вэнь залил слезами шнуры от шапки[950]. Петь и плакать может каждый, но высшее в чувстве заключается в том, чтобы каждый звук входил в уши и трогал сердце. Вот почему законы танского Яо и юйского Шуня были действенны — эти правители понимали людские сердца как никто. Цзянь-гун был убит из-за собственной мягкости, Цзыян погиб из-за своей жестокости[951] — они оба не обрели дао. Когда песня звучит, а лада в ней нет, безразлично, от «чистых» или «мутных» звуков[952] это происходит; плотницкий шнур отклоняется вовне или внутрь — не важно, а важно, что утрачена прямизна. Иньский Чжоу ввел в обращение палочки для еды из слоновой кости, и Цзицзы не смог сдержать стон[953], Лусцы решили класть с покойником фигурки, изображавшие живых людей, и Кунцзы тяжело вздохнул[954]. Оба они — и Цзицзы, и Кунцзы — умели по началу судить о конце. Так, река течет с гор, а впадает в море; зерно рождается на поле, а хранят его в амбаре. Мудрец, наблюдая, что из чего возникло, постигает то, куда оно придет. В мутной воде рыба задыхается, от жестоких приказов народ впадает в смуту. Если городская стена слишком высока, она непременно обрушится, берег слишком крутой — непременно сползет. Так, Шан Ян установил свои законы и был четвертован; У Ци ввел клеймение и был разорван колесницами. Управление государством подобно игре на сэ: потянешь слишком сильно большую струну, лопнет малая. Поэтому тот, кто слишком резко натягивает поводья, щедро пользуется плетью, не обладает искусством дальней езды.

Звучащий звук слышен не далее ста ли, беззвучный звук распространяется за четыре моря. Вот почему получающий жалованье, превышающее заслуги, оказывается внакладе; а пользующийся славой, превышающей действительность, оказывается в тени. Внутреннее чувство и поступки должны совпадать, тогда и слава присовокупляется — ведь несчастье и счастье не вдруг приходят. От дурного сна не спасет праведное поведение; от худого предзнаменования не спасет доброе правление. Вот почему не имеющие заслуг не должны награждаться парадной шапкой и колесницей, а не свершившие преступления не должны нести кары через топор и секиру. Лишь тот, кто держится прямого, не отступает от дао. Благородный муж не отвергает самого малого добра по причине его недостаточности — малое добро накапливается и образует большое; не говорит, что малое зло не причиняет боли и потому допустимо, — малое зло накапливается, и образуется большое зло. Ведь гора пуха может потопить корабль; масса легкой поклажи способна переломить тележную ось. Благородный муж относится с осторожностью к малому. Однажды