– Но мне нужно к мастёрым.

– Нет. Не нужно. Спи. Ты Дождь. Огненный Дождь. Спи. Скоро мы придем домой.

Слипаются веки, мысли проваливаются в уютную темноту. Так хочется в это поверить. Поверить во влажный шепот, в тепло прижавшейся женщины… Так хочется поверить в дом.

Проклятие вилось в руках старого человека. В сухих длинных паучьих пальцах. Проклятие шевелилось, обвивалось вокруг подвижных перстов, что складывались в фигуры, знаки и остропалые символы. Проклятие любило пожирать и заманивало свои жертвы чернильно-черным огоньком. Огонек прятался в незрячей области глаз, и жертва тщетно пыталась разглядеть его. Тщетно. Но мозг, пронзенный чуждой волей мозг, следовал за огоньком мрака в мертвую пустоту, наполненную лишь чернильно-черной слизью. Длинные сухие пальцы, обтянутые тонкой в трещинках кожей сучили чернильно-черную нить. Проникновение. Нить проникала в мозг, в той точке, что пряталась в незрячей области глаз.

Волод спал тяжело. Сны были густые, наполненные марью и тяжестью. Саднила точка где-то за переносицей, будто в нее забили гвоздь, а теперь пытались вырвать его. Кто-то звал Волода во тьму, кто-то прятался в черных пропитанный гнилью и слизью закоулках брошенных квартир. Кто-то звал Волода, но тонкие пальцы маленькой женщины не выпускали его ладонь.

Утром потеряли одного из беглых. Его не оказалось в лагере, он не ответил на клики, он не появился к короткому завтраку. Но его нашли довольно быстро – увидели через окно в доме за Проспектом. Беглый лежал ничком посреди комнаты. Он стал комком сочащейся слизи.

– Так бывает. Проклятие зовет. Манит. Убивает. Дураков.

С Проспекта свернули вечером. Перешли на улицу, пересеченную почти под прямым углом, Проспект разрезал одно здание пополам, а от другого оставил короткий огрызок. Пошли вглубь Проклятой Петли. Редкий караван вытянулся в цепочку. Все старались держаться середины мостовой, как можно дальше от домов. Впереди идущий выпускал время от времени плюгавку. Просто на всякий случай.

Малка шла рядом с Володом. Обожженную руку она баюкала на груди, устроив ее на грубую повязку. Волод задавал Малке вопрос за вопросом, словно наголодавшись по информации за этот путь с молчаливыми беглыми.

– А ветер? Ветер разносит проклятие?

– Иногда. Очень редко. Если ветер сильный. Вихрь, – женщина хоть и разговорилась не в пример бойчее остальных своих товарищей, но отвечала односложно и сдержано. Или вообще не отвечала.

– А когда улица кончается, что вы делаете?

Нет, Малка не давала ответов на очевидные вещи.

– Переходите по открытым проулкам на соседнюю? У вас, наверное, есть свой разработанный маршрут, ведущий по самым широким дорогам? Да?

– Дождь, – улыбалась Малка, – он шумит в уши. Даже огненный…

– А чем вы живете в своем убежище? Вокруг же только проклятые земли.

– Выходим из Петли. Ищем. Охотимся. Торгуем. Живем.

– Ты видела мастёрых? Какие они, на кого похожи?

– Видела. Люди. Как все. Умирают. Убивают.

– А как они живут в своем секторе? Что там? Какие здания, механизмы? Что?

– Не была там. Видела с Горы. Огни. Много огней. Весело. Весь Город в огнях. Праздник.

– Огни это здорово! Значит действительно это высокоразвитый сектор. А что за Гора?

– Гора. Город как дом. Мы на крыше вверху, мастёрые внизу, во дворе. Стена. Можно спуститься. Но зачем?

– Интересно. Я раньше наблюдал в Городе только равнинный рельеф. Ну, разве что покатые холмы. А тут гора… Интересно.

– Нет. Не интересно. Мастёрые. Гора. Это все чужое. Есть дом. Есть дождь. Есть ты.

Малка оступилась. Волод подхватил ее.

– Старцы Основатели, ты вся горишь! Тебе нужно принять лекарство. И я хочу посмотреть на твою кисть, не началось бы заражение.

Взяв женщину на руки, фактор скорым шагом обогнал колонну и опустил Малку на уличный парапет у тротуара. Та испуганно схватила Волода за ворот.

– Проклятие… – пролепетала она.

– Здесь чисто. Я проверил. Не бойся.

– Дождь…

Душераздирающий вопль.

В середине строя, там, где только что шли Волод и Малка, человек упал на колени, запрокинул голову. Человек кричал – от него бросились врассыпную. Беглый рвал ногтями лицо, а из-под скрюченных пальцев показывалась черная слизь. Она текла каплями из нескольких точек на лице, будто сами поры стали сочиться аспидным потом.

Смерть. Пустили вокруг плюгавок. Юркие зверьки ничего не нашли. Проклятие ударило и спряталось.

– Так не бывает. Так не бывает, – Главник смотрел под ноги, смотрел в небо, смотрел на стены домов вокруг. – Так не бывает. Проклятие преследует нас.

На ночь встали на площади. До ближайших строений не меньше пятидесяти метров. Беглые не жгли костер, не кричали. Все повалились спина к спине и закутались с головами в плащи, словно спрятались от неуловимого яда.

Малка шептала в ухо Володу.

– Ты спрашивал. Вихрь. Сильный ветер выметает сор и прах из домов и проклятие ложиться на улицы. Пока дождь не прогонит его. Такие места попадаются, но редко. Мы находим их плюгавками. И обходим стороной. Но никогда проклятие не убивало человека в центре строя, среди других людей. Как оно попало туда? Как его миновали те, кто шел впереди? Как проклятие вышло из дома, ведь ветра не было? Страшно… Дождь, Огненный Дождь… Ты поможешь нам? Спасешь? Благословенный дождь…

Когда Малка уснула, Волод пошел к домам.

Снова сакрам Когнитон. Но сейчас Волод не изучал проклятие – ему нужно другое. Иное умение.

Это умение стоило ему бессонной ночи и мучительной головной боли. Но Волод смог – он научился чувствовать проклятие без саркама, а просто напряжением воли. Волод концентрировался, и проклятие проявлялось перед взором его силы. Оно выглядело как темная полупрозрачная дымка.

Дымка стелилась песком столетий. Прахом рассыпавшихся вещей окутывала предметы в доме. Дымкой играли сквозняки, она вихрилась в пустых углах, вместе с фестонами пыли. Дымка лежала возле домов, там, куда никогда не захлестывают дождевые струи.

Седой человек несет проклятие в горсти. Чаша, сложенная из острых пальцев полна смерти. Пальцы удерживают проклятие, отводят сторонние взгляды, пропускают рассветные лучи мимо и сквозь. Кто-то сидит на высоком мешке. Почти на пути. Ничтожный человечишка, он не помешает. Ладонь полная проклятия тянется через пустоту – еще, еще, все ближе к своей цели, к рослому воину, что держит за руку девушку… Ничтожный идиот на мешке вдруг дергается в судорожном потягивании, сбивает невидимую руку – ладонь накрывает зевающий рот. Ненадолго – на одно мгновение, чтобы не задержать крик непереносимой боли. Пальцы свободные от проклятья указывают всем на умирающего, ладонь заслоняет чужие взгляды, оставляя своего хозяина – невидимым.