Стали гадать, на какую глубину погрузился Резинков (по страховому концу глубину погружения можно определить лишь весьма приблизительно). По мнению Сударкина, было метров восемьдесят. Я утверждал, что метров семьдесят. Очень уже невероятной казалась мне цифра 80.

По времени Резинков должен был уже всплывать. Пошли в водолазку, но он все еще сидел в домике. «Чего он тянет. Пельмени же остынут». Действительно, всем уже хотелось есть. Минут через десять Резинков вынырнул из домика и без единого пузыря всплыл. Так можно всплыть, лишь задержав дыхание. Красивое получается всплытие, плавное. Полет! Он всплыл не в майну, находящуюся в водолазке, а соседнюю с будкой – запасную.

– Ну, пижон! – сказал Саша. – Новый Жак Майоль объявился. Это чтобы мы за ним побегали.

И мы конечно же побежали. Он уже снимал шлем, но из майны не вылезал.

– «Моби Дик», мой мальчик! – крикнул он мне, когда мы подходили к майне. – И побыстрее! Да стаканчик чтоб хрустальный. (Конечно, никакого хрусталя у нас и в помине не было, мы отлично обходились эмалированными кружками, но было несколько стаканов «под хрусталь».) Он оперся руками о лед, как о стол, а ноги его в ластах плавно колыхались под водой, удерживая его во взвешенном состоянии. Он как-то истерично похохатывал, но ничего не говорил. Ждал коктейля.

Резинков был старше меня лет на семь, а в водолазном деле – лет на сто. Учитывая эту столетнюю разницу, я с проворством полового из хорошего трактира принес ему стаканчик с розовато-вишневой жидкостью и поставил на край лунки. Коля отстегнул от пояса большой и тяжелый на воздухе водолазный нож, отколол им кусочек льда, бросил в стакан, медленно выпил. Вылез из майны, грохнул стакан об лед – только звон раскатился – и сказал: «Я был на краю каньона. А это Светке». И он разжал ладонь.

Мы увидели два маленьких невзрачных камушка: гладких, темных и мокрых. Кто-то спросил: «Сколько?»

– Девяносто шесть!

Наверное, до меня не сразу дошел смысл сказанного. Да и все мы вряд ли осознали, что это рекорд погружения на воздухе. Что когда Ганс Келлер – не на сжатом воздухе, а на азотной смеси, то есть не испытывая кислородного опьянения, – достиг дна Цюрихского озера (тоже 96 метров) об этом многие узнали. И имя его узнало полмира.

Мы вертели по очереди глубиномер с зафиксированной предельной глубиной и четко видели цифру 96. Глаза видели, а мозг отказывался верить. Слишком уж невероятной казалась эта цифирь.

Девяносто шесть метров – магическая цифра-перевертыш, не давала покоя. Я старался представить край каньона, уходящий в бездну, в вечную темноту, густую до плотности, открывшуюся Коле, и как он ее трогает рукой. Мне так же трудно было вообразить край каньона, обрывающийся у бездны, как бесконечность Вселенной. Да, многое стоит за этой цифрой…

Обед прошел весело. Все чему-то смеялись, хлопали друг друга по спине, громко говорили. Все чувствовали себя слегка героями, как будто это они погрузились на такую глубину. Не последнюю роль в этом безудержном веселье сыграли и те два ничем не примечательных гладких камушка, которые лежали на столе. И осознание глубины, с которой их извлекла рука человека. И человек этот сидел сейчас с нами, веселился, пожалуй, больше всех нас… Ничего странного. Он видел Такёку – «Великий предел», к которому никто из смертных на Байкале еще не подходил.

Обед длился, наверное, уже часа три. Ни о каких погружениях больше не могло быть и речи. Да и они были бы напрасны, ибо мы так натрамбовались пельменями, что любое, даже минимальное, изменение давления было бы нам противопоказано.

Однажды по каким-то срочным делам я погрузился сразу же после обеда. Тогда тоже были пельмени. Мне нужно было дойти до нашего домика, вбить в скалу штырь для протяжки трансекты и вернуться назад. Но не тут-то было. Я опустился лишь на семь метров, когда первый пельмень стал дезертировать из моего желудка в пищевод. Я попытался игнорировать этот «пустяк» и продолжал погружение, но, увы, мне это не удалось. Я почувствовал, что пельмени один за другим собираются проделать обратный ход, и понял, что, если буду упорствовать, они в обратном порядке просто покинут мой желудок.

Пришлось вернуться. Потом шутили: «Надо было тебе курсировать вверх-вниз, пока пища не переварится, а уж потом работать».

Обед по времени уже перерастал в ужин. Пора было идти к Свете. Саша с Колей так и не переоделись и сидели за столом в толстых водолазных рейтузах и валенках. «Ну ни дать ни взять английские лорды, да и только!».

Сане, конечно, стали давать советы, как использовать камушки, предназначавшиеся его жене.

– Пусть она вставит маленький в кольцо. Вот штатники, говорят, привезли своим женам с Луны по камешку, те так и сделали. Так миллионерши за любую цену готовы были купить такое колечко. Экзотика!..

– …Представляете, эдак небрежно обронить: этот камушек в моем кольце со стометровой глубины?! («Уже дошли до ста метров».)

– …В космос легче проникнуть, чем под воду. Потому-то и обратную сторону Луны знают лучше, чем прибрежные шельфы даже…

– …И не какой-нибудь робот достал или из батискафа манипулятором. Так и из Марианской впадины можно кое-что выудить, как рукой!..

Как мы были наивны. Нам казалось, что об этом событии все узнают, что оно многих удивит.

Уже после этого рекордного погружения приехали к нам на лед «телевизионщики», но их не интересовали рекорды. Им привезли из Лимнологического института двух нерп. Под водой сеткой огородили место съемок, сделали подсветку и снимали при помощи аквалангиста, а не сами, объяснив ему, что и как делать, а два других аквалангиста «играли» с этими нерпами, отождествляя гармонию человека и окружающей среды. На экране все это выглядело очень красиво. Плавные движения нерп и людей: единство, игра, азарт, радость жизни! Я увидел эту короткометражку будучи проездом в Москве, у своей знакомой, года через два после съемок. И с грустью вспоминал черные, бездонные, влажные, испуганные глаза нерп и то, что после съемок вскорости они умерли. Слишком большим оказался для них стресс: подсветка, невидимая преграда, догоняющие их люди. Они не понимали, что стали киногероями. Что с ними играют. Они были слишком серьезны для людей и воспринимали все всерьез. Но зато фильм получился эффектный!

Были и газетчики. Их интересовало, до какой глубины растут губки. И могут ли они расти там, куда свет уже не проникает. Может быть, все эти люди были правы по-своему. Рекорд-то ведь был авантюрный. И о нем не узнал почти никто, кроме участников экспедиции и их знакомых. Строка в газете знаменовала его.

Но я отвлекся. Итак, мы причесались, приоделись и вышли из нашего вагончика. Фиолетово густели сумерки. В деревне уже заработал движок – дали свет. Звезды, свет окон, луна освещали нам путь. День начался хорошо и должен был хорошо закончиться.

Света, стол, свечи, отражение их пламени в стаканах с вином, пирог – все было дивно!

– Ой, Коля! Да ты что! Зачем ты так рисковал, – сказала Света, когда ей отдали камушки (она-то знала, что такое глубина). – Спасибо, ребята.