— Да кому ты нужна! Тоже мне сокровище! Держись! Сейчас швейцарские горки начнутся, не то шею свернешь!

И — пустил мотоцикл вниз. У Кати захватило дух. Они подпрыгнули, взлетели на следующий холм и снова сверзлись с откоса. Катя уткнулась в Жуковскую спину и открыла глаза, только когда они, промчавшись по какой-то ровной поверхности, сделали плавный разворот и остановились.

— Приехали, — объявил Жуков и стащил с нее шлем. — Давай руку, ну?

Катя тяжело оперлась на него, колени ее подгибались.

— Здорово, — выдавила она. — Никогда… так… не ездила. Эти… швейцарские горки… Ты всегда так по ним скачешь?

— Только когда ментов катаю, — Жуков улыбнулся. — Вон и наши. Ну, иди, иди.

Катя нетвердой походкой двинулась навстречу приключениям.

Луна в небесах теперь напоминала ей огромный фонарь мотоцикла и такие же фонари (или фары?), только поменьше, горели на берегу у подножия холма. Оттуда доносились голоса — громкие, молодые. Они стихали по мере того, как Катя к ним приближалась.

На просторном пустыре у старой заброшенной пристани, носившей название Канатчики, собиралась стая. Свет включенных фар пятнами ложился в пыль, очерчивая призрачную арену. Катя вступила в этот светлый круг, и голоса на мгновение умолкли. Затем раздались смешки, свистки, потом и это стихло.

Она оглянулась: ну, какие же вы? Как там у Киплинга говорилось? Кого можно было встретить в той его стае? «От седых ветеранов, расправлявшихся в одиночку с буйволом, до молодых черных трехлеток, воображавших, что им это тоже под силу». Так, что ли?

Она переводила взор с одного незнакомого лица на другое: какое там! Мальчишки, мальчишки и еще раз мальчишки — постарше, помоложе, одни совсем сопляки, другие переростки — призывники, но все юные, с младенчески-гладкими лицами, глупые, как может быть глупа только ядреная молодость. За спинами многих на мотоциклах восседали девицы, кавалерам под стать. Кате особенно запомнилась одна, лет шестнадцати, с ярко-рыжими крашеными волосами в тельняшке и ажурных кожаных сапогах.

— Привет всем, — поздоровалась Катя.

Ей не ответили. Ее разглядывали. Враждебно? Нет, она не чувствовала враждебности, скорее с любопытством. Так изучают редкое насекомое, прежде чем нанизать его на булавку коллекции.

— Кто из вас Иван? — спросила Катя. Юнцы молчали, девицы сдавленно хихикали.

— Я хочу с ним поговорить. Смеху прибавилось.

— Я все равно не назову его Акелой, — отчеканила Катя, — Мы не в детском саду. Это вы его так зовете — на здоровье.

Они загалдели, засмеялись. Слышались возгласы:

«Тебя-то как зовут?», «Чиль, это ты ее притащил? Твоя новая, что ли?»

— Тихо, — голос был негромкий, однако его услышали все. Услышали и примолкли. — Ну, я Иван. Дальше?

Он бесшумно въехал на мотоцикле в пятно света, оттолкнувшись ногами. Катя сразу поняла: он здесь самый старший. Щуплый, коротко стриженный, со светлыми выгоревшими волосами. Она подошла ближе, силясь разглядеть, что же это за парень, потому что от первого впечатления зависело и то, как следовало начинать этот непростой разговор. Она кое-что слыхала о байкерах, о настоящих байкерах. И вот сейчас ей с первого взгляда предстояло определить — тот ли он, за кого она его принимает.

Первое впечатление оказалось насмешливым и смутным. Парень внешне сильно смахивал на Микки Рурка, и было ясно: он прекрасно осознает это сходство и всячески его подчеркивает. Его нельзя было назвать красавцем, но обаянием бог его не обделил. Обаянием дышало мальчишеское лицо, твердая ямочка на подбородке, немного вздернутый нос и, главное, улыбка, то появлявшаяся, то исчезающая в уголках капризных губ.

Микки Рурк времен незабвенной «Бойцовской рыбки», от которой столь сладостно в оные годы екало и Катино юное сердечко, словно предъявил своего двойника. Одет этот призрачный божок экрана был небрежно: в белесые, запачканные машинным маслом джинсы и такую же безрукавку, расстегнутую на загорелой груди. Но нагота выглядела хорошо продуманной деталью, дополнявшейся простым металлическим браслетом на широком запястье.

— Ну, — предводитель стаи облокотился на руль, — что дальше-то, а?

И так как Катя молчала, вопросительно взглянул на Жукова. Тот быстро отступил в тень.

— Слушай, а ты не можешь повернуться? — попросил предводитель. — Вполоборота чуть-чуть, голову наклони вправо.

— Зачем? — Катя повиновалась.

— Так тебя лучше видно стало. Ну, дальше?

— Иван…

— Я Иван. Ваня, Ванечка. Совсем как «Иванушка-International», нет? — Он усмехнулся и подъехал к ней вплотную, едва не задев. — Что, куколка, прокатиться хочешь? Если не трусиха… нет? Храбрая, да? По глазам видно. На чем? На этом? — он шлепнул по боку мотоцикла (старого и облезлого, надо сказать, совсем не такого, как, например, у Жукова). — Или на этом? — ладонь его накрыла выпуклость меж широко раздвинутых ног, обтянутых джинсами.

— Иван, я пришла к тебе за защитой.

— Чего-чего?

— Я пришла к тебе за защитой. К вам пришла! — Катя оглянулась на смыкавшееся за ее спиной кольцо. Лиц не различала — в глаза ей бил свет включенных фар. Байкеры зашумели, кто-то по-разбойничьи свистнул.

— Тихо, — его голос снова перекрыл шум. — Что-то я не понимаю тебя, куколка. Тупой, прости уж. Эй, дайте ей место! Пусть сядет!

Жуков вытолкнул вперед свой мотоцикл, откинул подпорку. Катя села боком.

— Я пришла к тебе за защитой, Иван, — повторила она в третий раз. — И не только для себя. Еще для одной моей подруги.

— Морду, что ли, кому надо набить? — Вопрос прозвучал так, что она поняла: то, что она слыхала прежде о байкерах, — правда. И разговор этот надо вести именно так.

— У нас убит ребенок.

Предводитель Иван, Акела — бог знает, как там его звали, — достал из кармана безрукавки сигарету и зажигалку.

— Ты слышал, что в городе убит ребенок? На свалке убит? — Катя протянула руку ладонью вверх.

Поколебавшись, он отдал ей сигарету, а когда поднес зажигалку, она сломала эту сигарету пополам и бросила в пыль.

— Допустим, мы слышали. Дальше?

— Его звали Стасик Кораблин. А вот его брат, — Катя кивнула на Жукова, — звал его Зеленый. А еще Малек. И вот этот малек хотел, чтобы ты взял его к себе.

— Я?!

— Да. Он мечтал, спал и видел, чтобы его приняли в вашу стаю, чтобы покатали на мотоцикле, чтобы дали порулить. Но ему никто не дал. А потом его убили. Двадцать девять ран ножевых нанесли, выпустили всю кровь. А он был вот такой, — Катя показала рукой от земли, каким был Стасик. — Ну что, дальше? Дальше тебе?

Байкеры загалдели. Кто-то крикнул: «А мы-то тут при чем?»

— Тихо, — предводитель в третий раз усмирил всех крикунов. — Тихо, я сказал.