Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Нет конечно, — вынырнув из своих невеселых мыслей, тут же ответила необычно серьезной внучке бабушка, погладив ту по голове. — Как только рана у него на голове окончательно заживет, так сразу же на поправку и пойдет. — После чего подтолкнула ее ниже пояса к выходу: — Иди, а то сейчас Зина придет, мешаться будешь.
Кивнув, Маша, бросив уже не столь обеспокоенный взгляд на брата, ушла, а вот бабушка осталась. Внучку то она чуть успокоила, но вот кто бы ее успокоил. Егор уже двенадцать дней находился на грани жизни и смерти, и она не могла понять, что с ним происходит.
Поначалу казавшееся не столь и сильное ранение, намного серьезней оказалось. Внук ни в первый день, ни на следующий в себя так и не пришел. Только на третий Дарье как-то удалось его растормошить, потом еле успокоили внучку, так как Егор никого из них не узнал, посмотрел, как на чужих и снова сознание потерял.
Занавеска в очередной раз шевельнулась и в закуток просочилась Зина.
— Готово все?
Зина молча кивнула, расставляя на табурете горшки с отваром и куриным бульоном, которые они с Дарьей приготовили. Готовили вместе, а пришла она одна, так как после первого раза, как Егор очнулся, Дарья больше ни разу не приходила его будить. Очень уж ее страшит то, что он ее не узнал, гложет внучку вина, что это из-за нее все случилось. Зато во всех остальных случаях, когда приходилось просто рядом с ним посидеть, или обмывать его, тут она первая на очереди.
— Егор! Егорка, — чуть потрясла, скорее — погладила внука по плечу бабушка. — Егорка проснись, надо покушать. Егорка, — теперь уже погладив его по щекам, продолжила она его будить.
Долго внук не приходил в себя, но вот наконец он все же глубоко вздохнул и медленно-медленно, будто с огромным трудом, открыл глаза. Открыл и уже привычно не узнал никого, посмотрел мутным взором на нее, на Зину, снова на нее… в глазах мелькнул проблеск узнавания.
— Бабушка, — прохрипел он пересохшим горлом, попытавшись улыбнуться.
В этот момент у бабушки всегда сердце замирало: а вдруг очнувшись в очередной раз он ее не узнает? Узнавал, и ее сердце снова пускалась в счастливый галоп.
После первого его пробуждения, все остальные именно так и происходили, так что была надежда на благоприятный исход. Об этом она каждый день молилась, в том числе и той богине, кровавой, древней, которая его знаниями благословила и даром наделила, чтобы помогла.
— Покушать надо, Егорушка, — нежно погладила она его по щеке.
Он только глазами моргнул, что-либо сказать уже был не в состоянии, все свои силы отдавал на первое слово, видимо хоть так пытался ее, старую, подбодрить.
Быстро смахнув ладонью побежавшую по щеке слезу, они с Зиной сначала напоили Егора целебным отваром, а потом и бульоном.
Как и в предыдущие разы внук, как бы ни старался, а видно, что он очень старается, но дольше определенного времени в сознании находиться не смог. Отключился прямо во время очередного глотка бульона.
Зина, увидев это дело, убрав в сторону кружку, тут же полотенцем вытерла ему лицо, а бабушка…
— Отдыхай, Егорушка, отдыхай, — аккуратно опустила его перевязанную голову на подушку. — Отдыхай, внучок.
В следующий раз получится его разбудить только через три дня. И только разбудить, сам он очнуться не сможет, это они уже выяснили. Так что снова дом погрузится в пучину ожидания: очнется или не очнется в следующий раз их внук и брат?
Странное все с ним происходило: то, пугая всех до ужаса, он, казалось, и дышать переставал, и сердечко биться прекращало. Но нет, медленно-медленно, еле ощутимо оно у него в груди все же стучало. Потом наоборот — начинало биться так, будто старалось грудь пробить и на волю из клети пробиться. Сам же Егор в это время начинал в горячке метаться, температура у него такая поднималась, что казалось, и мокрая от пота постель огнем займется.
Страшно.
Чувствовала, старая, всем своим материнским сердцем чувствовала, что все эти дни Егорка находится на грани жизни и смерти. Качаются качели то в одну сторону, то в другую, и очень ее страшило то, что ничем она не могла помочь внуку, все ее знания оказались бесполезны в его случае. И не только ее, поняв, что сами они не справляются, из Никольского привезли дохтура.
Толку-то от него.
Делая умный вид, ощупал, обстучал по всем конечностям внука, в рот и в нос ему заглянул, и только после всего этого соизволил на рану глянуть, похвалив за аккуратный шов. Ну и все, потеребенькав свою козлиную бороденку, выдал, что голова — оно такое, дело темное, еще малоизученное. Целую лекцию им прочитал, да так толком ничего и не сказал, зато порошков отсыпал на целых три рубля, и это помимо той десятки, которой его удалось уговорить приехать на их хутор.
— Шарлатан, — так она его обозвала, когда он на своей бричке уехал.
На всякий случай все же споили внуку те порошки, но улучшений никаких не наступило, впрочем, и ухудшений не было. И это удивительно, что ухудшений не было. Впрочем, удивительно и Егорка в последние годы — это одно и тоже, так что не очень и удивляло. Но все же, сколько уже лежит без сознания, видно, что тяжело болеет, почти ничего не ест (сколько там им удается его в минуты сознания и бессознательного бульоном напоить), а внешне ни на грамм не похудел. Наоборот, весу набрал, откуда что и берется, но мясо на нем нарастает, будто ест за пятерых.
Одно это ее и успокаивает, раз вес набирает, тело крепким и здоровым выглядит, может и поборет Егорка смертушку, вернется к ним, и вернется при памяти, раз пересиливая себя, продолжает, как очнется, узнавать свою…
— Бабушка, — еле заметная улыбка на губах через очередные три дня.
* * *Очнулся
