— Раб! Был, есть и останешься им! — крикнула я ему в бешенстве. Меня трясло. — Живи, если тебе такая жизнь нравится! — Развернулась и бросилась на палубу. Если задержусь, точно прибью.

Тут уже все было кончено, а баржа уверенно направлялась к берегу. Рабы поспешно собирали вещи, которые могут пригодиться при бегстве. Никто ни о каких совместных действиях не договаривался. Я разыскала Паука, который торопливо набивал где‑то раздобытые котомки едой и припасами.

— Наконец‑то, — увидел он меня. — Я уже хотел за тобой идти. Вот, это твое.

Я молча ухватила протянутую котомку и закинула себе за спину, даже не заглянув.

— До утра пропажи баржи не хватятся, — сообщила ему. — Потом пока найдут, пока разберутся что к чему, пока снарядят погоню. У нас впереди вся ночь и половина дня.

Паук согласно кивнул. Кажется, это понимали и остальные рабы и тоже лихорадочно готовились к бегству, выбирая вещи. Еще недавно действовавшие сообща, они снова превратились в одиночек, едва ли не дерущиеся за лишний кусок хлеба или иную полезную вещицу. Надо ли говорить, что все оружие и ножи они разобрали себе. Некоторые пытались обуздать таких, но куда там.

— Уходим, — велела я, глядя на это безобразие.

— Но, Ларс, давай хоть одежду возьмем какую! И этих припасов мало.

— Если мы задержимся, не унесем и то, что есть. Смотри что творится.

Паук обернулся, глянул на палубу, где уже начались ссоры из‑за дележа трофеев. На нас пока не обращали внимания, но это пока. Потом вспомнят и кто‑то обязательно решит, что двум мальчишкам слишком много тех припасов, что они уже получили.

Я подтолкнула Паука к борту.

— Я плавать не умею, — слабо пискнул он.

— Я умею. Давай быстро за борт.

Столкнула его, схватила какую‑то тряпку из подвернувшегося сундука, похожую на рубашку и прыгнула следом. Ухватила Паука за шкирку и высунул его голову из воды.

— Не дергайся, — прошипела я ему. — Сам утонешь и меня утопишь. Давай к берегу, тут всего метров десять.

Я проводила взглядом удаляющуюся баржу и погребла к берегу. Паук помогал по мере сил. Лучше бы не дергался. Наконец мы выбрались на берег и рухнули на песок, тяжело дыша. Я раскинула руки в стороны и уставилась на небо.

— Я же тебе говорил, что мы недолго будем рабами.

— Да, — не очень весело отозвался Паук.

Я подняла голову и с удивлением посмотрела на него.

— Ты чем недоволен?

Вместо ответа он мне продемонстрировал клеймо раба.

— От этого не избавиться и нас будут искать сколько бы времени это не заняло.

— Это мы еще посмотрим, — хмыкнула я и снова легла. — Печать же магическая, значит, ее может снять любой маг.

— Ага, осталось только отыскать мага и попросить его ее снять, — ядовито отозвался Паук, но задумался.

— Любой не снимет, но что‑нибудь придумаем.

Все‑таки надо Пауку рассказать о себе, решила я. Чуть позже, когда уйдем подальше от реки, где нас наверняка будут искать. Сколько уже можно прятаться и не доверять ему? Решено, как только отойдем подальше.

Я решительно встала, отошла в сторону, сняла рубашку и выжала ее. Натянула.

— Все еще стесняешься как барышня? — усмехнулся Паук. — Чего ты уходишь? Тут только мы вдвоем.

— Привычка, — буркнула я, покраснев. Хорошо еще ночью он не видит, это у меня зрения сейчас не хуже, чем днем благодаря магии. — Лучше давай ногами перебирай пошустрей. Надо уйти подальше.

— Да иду, иду, — встал и он.

— И, кстати, на, держи. Велика, конечно, но потом что‑нибудь придумаем. — Я сунула вытащенную из сундука тряпку и в самом деле оказавшейся рубашкой, причем довольно неплохой.

Паук моргнул, но подарок принял и тут же напялил на себя. Я с трудом удержалась от смеха, настолько нелепо она на нем смотрелась. Рукава болтались у колен, подол спускался ниже и путался в ногах. Мальчишка хмуро глянул на меня, закатал рукава, подтянул подол и заправил его в штаны. Ну вот, совсем другой вид. Свое рванье он без сожалений швырнул в реку.

Я отвернулась от него, скрывая улыбку, и посмотрела вслед барже. Что ж, тоже дополнительный шанс, рабов ведь будут искать там, где она пристанет к берегу, а значит, какой‑то выигрыш во времени у нас появится. Так не будем его упускать, вперед.

Я слушала Паука и размышляла, что магия такой же обман, как сказки. Улучшение организма, отсутствие болезней… почему же тогда у меня так болит сердце?

— Ты пойми, Ларс, я благодарен за все, что ты сделал, но я просто не могу тебя с собой взять! Если бы не клеймо раба… ты смог бы стать хорошим членом гильдии, но ради раба никто ничего не сделает. Нас просто сдадут властям.

Зачем столько слов? Я уже давно поняла, что я для Паука стала лишней сразу, как только мы сбежали.

— Если бы был хоть какой‑то шанс… я не уверен, что даже меня примут и укроют…

Он чувствует себя виноватым, вот и идет этот поток слов и оправданий. Зачем? Разве я прошу его взять меня с собой? Уговариваю не бросать? Просто стою и смотрю на него. И слушаю. Ну почему же так болит сердце? Магия испортилась?

— Извини, Ларс, если бы не клеймо…

Да поняла я уже. Хорошо, что не успела открыться ему. Только-только собралась, но он заговорил первым.

— Ну не могу я, пойми. Даже меня, члена гильдии могут не принять…

Начал уже повторяться. Хотя может и не врет. Кому охота связываться с беглым рабом? Проще сдать. Скорее всего, его «друзья» так и сделают. Он ясно показал цену дружбы. А был ли он мне другом или я только обманывала себя? Смогу ли я теперь поверить хоть кому‑то?

— Не ходи за мной! Нас обоих убьют! Да пойми ты, наконец!

Он с кем спорит? Разве я сказала хоть слово? Только смотрю… И он смотрит на меня и не может опустить голову. Вроде бы не магичу, что ж он не уйдет? И себя мучает и меня. И его прозвище… Почему только сейчас сообразила, что прозвища просто так наугад не дают. Кто такие пауки? Такие мелкие и очень противные насекомыми, которые сидят в углу и плетут паутину, куда попадают их жертвы. Они могут прикинуться и дружелюбными и добрыми, чтобы вернее поймать жертву. Насколько же был честен со мной Паук? Где был он настоящий, а где притворство? Я маг, сильнее многих на Алкене, возможно, но я не могу сказать когда он был честен, а когда обманывал.

— Ларс, прошу, уйди. Очень прошу! — Он покрепче стиснул кулаки и уже смотрел на меня с откровенной злостью. Почему он сам не повернется и не уйдет? Почему никак не может отпустить мой взгляд? Что он видит в моих глазах, из‑за чего вместо того, чтобы уже идти к своим стоит и пытается оправдаться? Не передо мной, перед собой, это тоже видно.