К счастью, Гилельс много раз записывал концерт (сохранились и записи телевидения). Это шедевры исполнительского искусства; перечислить их нет возможности. Все же, думаю, запись с Зубином Метой и Оркестром Нью-Йоркской филармонии должна быть признана наиболее впечатляющей; она сделана во время концерта в Эвери-Фишер-холле, и создается иллюзия, будто мы — в зале. Гилельс играет вдохновенно, с какой-то особенной приподнятостью; на языке музыки Чайковского он «говорит» с абсолютной естественностью и внутренней свободой, он словно излучает эту музыку; нет смысла в «пересказе» — это надо слышать. Зубин Мета понимает Гилельса «с полуслова»; ансамбль создается поистине совершенный.

Но возвратимся к хентовской книге. Любопытна одна деталь: «Нельзя не заметить в последние годы, — сказано в первом издании, — тенденции к сдержанным темпам у выдающихся советских пианистов — Э. Гилельса, С. Рихтера».

В последнем издании имена поменялись местами: «…С. Рихтера, Э. Гилельса». Надо же было держать это в голове, чтобы произвести такую рокировку; и как же она настоятельно необходима, какой здесь богатый подтекст!

Короче говоря, все это называется: «Издание 4-е, дополненное». По-моему, имея в виду нашу тему, вернее будет так: «Издание 4-е, исправленное и выскобленное».

Отмеченные «превращения» чрезвычайно важны: Хентова постепенно, очень осторожно подбирается к Гилельсу; скоро она скажет, не таясь, свое окончательное слово. Так что не сочтите сказанное за крохоборство. Если же есть надобность в демонстрации несравненно более крупных метаморфоз, то я к вашим услугам. За мной, читатель! — как призывал Михаил Булгаков.

Приступим. Читатель, возможно, не забыл, как описывала Хентова первое — 1955 года — американское турне Гилельса. На всякий случай напомню, в книге значилось: «Особое место в творческой биографии Гилельса заняла его первая поездка в Соединенные Штаты Америки (1955). Можно сказать, что за нею следил весь мир. Ни одно американское путешествие русских музыкантов прошлого не имело такого широкого и бурного отклика, как путешествие Эмиля Гилельса.

…В течение тридцати лет, с 1921 года, когда здесь побывал Прокофьев, Соединенные Штаты не слышали ни одного советского музыканта.

…В США первым из советских артистов отправился Гилельс».

Совершенно справедливо. Только, конечно, не нужно «учитывать» Прокофьева: какой же он советский в 1921 году, раз он и уезжал от этой власти. Так можно и Рахманинова, и Метнера, и Горовица — всех числить советскими гастролерами в США. Умозаключение вполне абсурдное. Разумеется, первым был Гилельс.

Полюбуемся теперь, как выглядят те же факты в книге о Клиберне — беру последнее, четвертое издание.

Хентова дает подробный обзор — с этого начинается книга — русско-американских культурных связей: здесь имена выступавших с большим успехом — русских музыкантов: П. Чайковский, А. Рубинштейн, А. Есипова, В. Сафонов, А. Скрябин, И. и Р. Левины, И. Гофман (ученик А. Рубинштейна), С. Рахманинов, А. Зилоти, О. Габрилович, В. Горовиц, А. Боровский.

Далее, приблизившись к нашему времени, Хентова удостоверяет: «В Америке успешно концертировали и некоторые советские музыканты. Так, еще в 1921 году здесь выступал Сергей Прокофьев…

Последовавший затем длительный перерыв в советско-американских музыкальных связях (после гастролей Прокофьева Америка в течение тридцати четырех лет не слышала ни одного советского пианиста) все же не мог погасить интерес американцев к советскому фортепианному искусству. Поэтому столь горячо приветствовала передовая общественность США начавшиеся с 1955 года систематические гастроли выдающихся советских пианистов».

Все. Ни слова больше. Тема закрыта. Гилельс, по словам самой же Хентовой, — первый советский пианист в Америке, чьи концерты имели резонанс, как ни одно другое американское путешествие русских музыкантов прошлого, — вообще не назван! Там, где он должен значиться — провал. Но свято место пусто не бывает — вместо него возникли безликие выдающиеся советские пианисты во множественном числе.

Как реагировать — возмущаться?! Да сколько хотите — «написано пером — не вырубишь топором».

Возвратимся к нашему сюжету.

Первый конкурс им. Чайковского «отзвучал». Гилельсу предстояло еще возглавлять жюри и на последующих конкурсах вплоть до четвертого включительно. Надо ли говорить: это было тяжелым делом, стоящим нервов, отнимающим силы, здоровье, отвлекающим от собственной работы: ведь Гилельс садился «за стол переговоров» в разгар концертного сезона — или только что «из дальних странствий возвратясь», или же готовясь к ним; бывало, приходилось совмещать и то и другое.

Еще об одном Конкурсе им. Чайковского — третьем — надо сказать особо.

Атмосфера, как всегда, накалена. Фаворит слушателей — американский пианист Миша Дихтер, пианист совершенно замечательный.

Любители музыки, подогретые результатами «клиберновского» конкурса, прочили ему победу и не сомневались, что так оно и будет. Правда, Дихтер неудачно играл на третьем туре, — но какое это имело значение? Зал скандировал, требовал… Как и на Первом конкурсе, повторюсь, ощущалось сопротивление «официозу» — получайте — первый опять американец (на Втором конкурсе первое место разделили тогда еще наш Владимир Ашкенази и Джон Огдон; все сошло вполне мирно.) Итак, выступления окончились, наступил «момент истины» — затаив дыхание, все ждут объявления результатов… Собственно, первый — Дихтер, это ясно, а потому ждут не столько объявления, сколько подтверждения… Наконец появляется жюри, впереди — Гилельс; он громко произносит: «Первая премия — Григорий Соколов!» Что тут поднялось — не берусь описать, обманутые в лучших чувствах граждане не очень-то сдерживались… Кто главный виновник? — председатель! Не в пример первому конкурсу он оказался изменником «правды», смалодушничал, уступил политическому давлению.

Об этом можно прочесть.

Вот книга Горностаевой «Два часа после концерта», уже нам знакомая.

В самом ее начале Горностаева воздает хвалу Большому залу консерватории, поэтично описывая его в различных «состояниях»: днем, вечером, ночью; он как бы меняет свое лицо: на концертах — один, незаполненный — другой, во время записи, ночью — третий… За этим следует: «И еще другой Большой зал, тоже ночью. Ждут объявления результатов Конкурса Чайковского. Не расходятся. Участники, оцепеневшие от ожидания, близкие, друзья, сочувствующие. Сейчас выйдет жюри. Будут объявлять результаты. Аплодисменты, свист, выкрики, топот ног (с чего бы? — Г. Г.). Всякое случается… Бурлит ночью весь портал консерватории. Эмиль Гилельс с трудом пробирается к своей машине. Какая-то неистовая старушка оторвала пуговицу у него на пиджаке…»

Этой картиной заканчивается целый раздел — рассказ о Большом зале. Остается смутная догадка: Гилельс что-то натворил, надо же — какой он…

Действительно, творилось нечто, тогда для нас непривычное — так сказать, народное волеизъявление. Когда Гилельс вышел из артистического подъезда, возмущенная толпа бурлила, интеллигенция, выкрикивая редко употребимые слова и распуская руки, не давала ему сесть в машину… Вот тут-то старушка и не растерялась…