Писатели в ЧСР были в чем-то схожи со своими русскими и советскими коллегами – их считали властителями дум и совестью нации. Ведь за 300 лет австрийского господства и онемечивания (1618–1918 годы) именно писатели смогли внести главный вклад в сохранение чешского языка и культуры. Да и само основание Чехословакии как независимого государства в 1918 году начиналось с Манифеста чехословацких писателей.

Не случайно, что на первом съезде синдиката чехословацких писателей в июне 1946 года выступал президент Бенеш. После февраля 1948 года синдикат преобразовали в Союз писателей по образцу СССР. В 1949-1956 годах им руководил Ян Дрда (член КПЧ с 1945 года). Некоторых неугодных властям литераторов преследовали, других подвергали жесткой цензуре.

На 2-м съезде писателей один из его участников, Зейферт выразил сомнение, что в последние годы литераторы ЧСР соответствовали высокому званию «совести нации». Именно Зейферт потребовал освобождения находящихся в заключении коллег. Запотоцкий и Штолл попытались в своих выступлениях переломить негативную для КПЧ тенденцию съезда, но безуспешно.

К тому же «ниспровергатели» ссылались на съезде писателей на пример СССР, где началась «политическая оттепель». С этим неожиданно для многих согласился и выступивший на съезде председатель Национального собрания ЧСР Фирлингер: «XX съезд КПСС открыл и для наших писателей и поэтов могучий поток чистого и освежающего воздуха, который наверняка придаст вам дополнительные силы в вашей деятельности»[243].

После съезда писателей нападки на партию и марксизм стали появляться (сначала в завуалированной форме) в писательской газете «Литерарни новины».

В «Литерарних новинах» («Литературная газета») была опубликована, например, нашумевшая статья философа, критика и поэта Ивана Свитака «Некоторые причины отставания теории», в которой автор фактически подверг резкой критике всю идеологию КПЧ, якобы не имевшую ничего общего с реальным марксизмом[244]. Свитак считал, что главное в марксизме – это чистая наука, с которой нельзя путать идеологию. По его мнению, наука – это только голые факты, а их интерпретация – вещь чисто субъективная, а поэтому не могущая претендовать на истинность.

То есть предпринималась давно уже излюбленная на Западе попытка представить Маркса и его учение просто как одну из школ социально-экономической мысли, лишенную политического содержания.

Руководство КПЧ, как и американская разведка не придали «мятежу писателей» особого значения, а западная печать вообще не удостоила их ни единым словом. Зейферта подвергла разгромной критике за «демагогию» «Руде Право», а Грубину было решено «политически помочь». Никакого осязаемого резонанса среди населения работа съезда не вызвала. Исключение составили студенты.

С апреля 1956 года на физико-математическом факультете Карлова университета в Праге проходили нелегальные собрания студентов и преподавателей, на которых обсуждалось политическое положение в Чехословакии и Польше. 26 апреля было созвано большое собрание, на которое пригласили министра образования Франтишека Кагуду (он не приехал). На собрании был зачитан проект резолюции с требованием свободы печати и прекращения глушения зарубежных радиостанций. Другой пункт резолюции требовал покончить с копированием опыта СССР во всех областях, а гимн и флаг Советского Союза использовать публично только тогда, когда то или иное событие напрямую касается СССР. Студенты требовали также пересмотра результатов процесса над Сланским.

Дискуссия по проекту резолюции была бурной, но собрание все же утвердило ее голосованием. После этого студенты в течение нескольких дней разослали резолюцию в издательства СМИ и в различные министерства. Во время первомайской демонстрации в Праге группа студентов, проходя мимо трибуны, на которой находились Запотоцкий и Новотный, остановилась и стала скандировать: «Мы не хотим протестовать, мы хотим дискутировать!»

Однако партийное руководство решило проигнорировать резолюцию студенческого собрания. Газеты ее не напечатали. И тогда студенты сами разослали ее в другие вузы страны (в Брно, Остраву, Пльзень, Кошице и Банску Бистрицу). 4 мая 1956 года министр образования принял делегацию студентов и обещал, что текст резолюции будет опубликован. Однако своего обещания министр не сдержал, чем вызвал дальнейшую радикализацию в студенческой среде.

У чешских студентов была одна давнишняя традиция – сатирическо-шуточный парад «маялес». Этим парадом встречали лето и провожали учебный год. После февраля 1948 года «маялес» были запрещены, что студентам, естественно, не нравилось. Чехословацкий союз молодежи (единая молодежная организация ЧСР под руководством компартии) решил использовать советскую оттепель и предложил возобновить парад в 1956 году.

ЦК КПЧ дал согласие, и первые «маялес» прошли 12 мая в Братиславе без каких-либо эксцессов. Но на следующий день в Братиславу попала упоминавшаяся выше резолюция пражских студентов, и словацкие студенты стали требовать ее опубликования в местных газетах. В ответ власти направили к студенческим общежитиям наряды полиции. 14 мая события вокруг братиславских «маялес» обсуждало руководство КПЧ. Новотный, услышав сообщение министра внутренних дел, пригрозил закрыть все вузы страны[245]. ЦК КПЧ поручил Новотному и министру внутренних дел Бараку внимательно следить за развитием настроений среди студентов.

Пражские «маялес», намеченные на субботу 19 мая, в последний момент перенесли на воскресенье. Новотный опасался, что в субботу к студентам могут присоединиться рабочие.

В отличие от братиславского парада, пражский, в котором участвовали примерно 5 тысяч человек, с самого начала принял не только антикоммунистический, но и антисоветский характер.

Во главе процессии шли «король», символизировавший марксизм, и «королева», представлявшая русский язык («русский язык» на чешском женского рода). За ними раздельно шествовали две группы. Одна из них была одета в хорошую одежду и символизировала теорию марксизма, другая шла в лохмотьях и показывала тем самым, как теория отражается в реальной жизни. Группа студентов с кляпами во рту и завязанными глазами символизировала редакцию официальной молодежной газеты «Млада фронта»[246]. Студенты несли также книжную полку с макетами книг и надписью «Запрещено», протестуя против того, что после февраля 1948 года из университетских библиотек было изъято много антикоммунистической и просто «политически ненадежной» литературы. Группа студентов в костюмах первобытных охотников на мамонтов окружала чучело то ли дракона, то ли динозавра, на котором было написано: «Меня ничто не проймет, потому что у меня кожа министра образования». Рядом медленно и понуро брел студент в обличье старого монаха и с транспарантом «Вперед к реформе образования!».