Конечно, следовало принять во внимание и характер. Он в полной мере унаследовал способность впадать в холодную, внезапную, смертоносную ярость дорсайца, из-за которой никто в здравом уме не отважился бы без повода связаться с кем-либо из них. Но это — общеизвестная черта; и если дорсайцы считали Донала Грэйма не таким, как все, дело было в чем-то другом.

Может, думал он, глядя на закат, дело в том, что даже в гневе он порой чересчур расчетлив, слишком хладнокровен? При этой мысли он снова ощутил странное чувство какой-то бестелесности, которое то и дело испытывал с самого рождения.

Это всегда случалось именно в моменты усталости и эмоционального напряжения. Ему вспомнилась одна из вечерних служб в часовне академии. Закатные лучи, как и сейчас, падали сквозь высокие окна на отполированные стены и вставленные в них солидограммы — изображения знаменитых сражений. Он, еще совсем маленький мальчик, в полуобморочном состоянии после долгого дня утомительных строевых занятий и еще более утомительных уроков, стоял среди одноклассников. Вокруг звучали голоса: все — от самого юного курсанта до стоявших сзади офицеров — пели торжественную отпустительную молитву — известную повсеместно как гимн Дорсая, слова которой были написаны человеком по фамилии Киплинг четыре с лишним столетия назад.

…Тускнеют наши маяки,

И гибнет флот, сжимавший мир…

Дни нашей славы далеки.

Как Ниневия или Тир…

Ему вспомнилось, что этот гимн исполняли во время похоронной службы, когда прах его младшего дяди был доставлен с поля битвы при Доннесворте на Фрайлянде, третьей планете Арктура.

…За то, что лишь болванки чтим.

Лишь к дымным жерлам знаем страх,

И, не припав к стопам Твоим,

На прахе строим, сами прах…

Последние слова гимна проникли в самые укромные уголки его сердца.

…За похвальбу дурацких од —

Господь, прости же свой народ![3]

По спине пробежал холодок. Красный умирающий свет заливал равнину вокруг. Далеко в небе черной точкой кружил ястреб. Здесь, у ограды и полосы препятствий, его, казалось, отделяла от всей остальной Вселенной некая прозрачная стена, делавшая его недосягаемым. Обитаемые миры и их солнца проплывали перед его мысленным взором; он ощущал неодолимое влечение к некоей великой таинственной цели, сулившей ему немедленное исполнение всех его желаний, а затем блаженное растворение в пространстве. Искушение сделать шаг, провалиться в бездну и исчезнуть навсегда было слишком велико, но какая-то малая часть его естества удерживала его от самоуничтожения.

Затем внезапно, так же внезапно, как и началось, наваждение исчезло. Он направился к дому.

У дверей его уже ждал отец, опираясь на тонкую металлическую трость; в полутьме смутно виднелась его широкоплечая фигура.

— Добро пожаловать домой, — сказал отец и выпрямился, — Переодевайся — и к столу. Обед будет готов через полчаса.

Мужчины — члены семьи Ичан Хана Грэйма — сидели за обеденным столом в длинной полутемной комнате; женщины и дети уже ушли. Присутствовали не все — лишь чудом они когда-либо могли бы собраться все вместе. Из шестнадцати взрослых мужчин девять сражались где-то среди звезд, один проходил курс восстановительной хирургии в госпитале в Форали, а самый старший, двоюродный дед Донала, Кемаль, тихо умирал в собственной комнате в задней части дома, с кислородной трубкой в носу, и лишь слабый аромат лилий напоминал ему о жене-маранке, умершей сорок лет назад. За столом сидело пятеро, в том числе и Донал.

Остальными, кто присутствовал здесь, чтобы поздравить его с окончанием учебы, были Ичан, его отец; Мор, его старший брат, приехавший домой в отпуск с Квакерских миров; и его дяди-близнецы Ян и Кенси, старшие братья дяди Джеймса, погибшего у Доннесворта. Ичан сидел во главе стола, его двое сыновей — справа от него, а двое младших братьев-близнецов — слева.

— В мое время у них были хорошие офицеры. — Ичан наклонился, чтобы наполнить стакан Донала, и Донал машинально взял его, продолжая внимательно слушать.

— Все с Фрайлянда, — заметил Ян, более мрачный из двоих угрюмых близнецов. — Только они быстро закисают, пока их не встряхнет очередное сражение. Кенси говорит, самое лучшее — Мара или Культис. Вот и я говорю — почему бы нет?

— Я слышал, у них там несколько дорсайцев, — сказал Мор, сидевший справа от Донала.

Слева послышался низкий голос Ичана:

— Это все напоказ — я-то знаю. Разве можно делать пирог из одной лишь глазури? Просто деятелям с Культиса приятно знать, что у них есть не имеющие себе равных телохранители, но стоит только где-нибудь начаться настоящей заварухе, их тут же бросят на выручку.

— А пока, — добавил Кенси с внезапной улыбкой, озарившей его мрачное лицо, — полное бездействие. Мирное время не для солдат. Даже настоящий дорсаец превращается в украшение.

— Точно, — кивнул Ичан.

Донал рассеянно отхлебнул из стакана, и виски с непривычки обожгло ему небо. На лбу у него выступили капельки пота; но он не обращал на это внимания, сосредоточившись на том, что говорилось вокруг. Он знал: разговор затеян ради него. Теперь он мужчина, и никто больше не вправе указывать ему, что делать. Выбор места службы был за ним, и они как могли помогали ему своими познаниями о восьми звездных системах и их обычаях.

— …Я и сам никогда не считал гарнизонную службу достойным делом, — продолжал Ичан, — Наемник должен тренироваться, поддерживать форму и сражаться; причем сражаться достойно. Конечно, не все так думают. Дорсайцы тоже бывают разные, да и не все дорсайцы — Грэймы.

— Что касается квакеров… — начал было Мор, но замолчал, опасаясь, что перебил отца.

— Продолжай, — кивнул Ичан.

— Я только хотел заметить, — сказал Мор, — что много дел на Ассоциации, и на Гармонии вроде тоже. Секты всегда будут сражаться друг с другом. Или можно наняться телохранителем.

— Только не это, — покачал головой Ян. — Это не работа для настоящего солдата.

— Я и не собирался этого предлагать. — Мор повернулся к дяде, — Но святоши высоко ее ценят и берут туда самых лучших. Поэтому в войсках всегда есть вакансии для наемников.

— В некоторой степени это действительно так, — спокойно заметил Кенси. — И если бы у них было меньше фанатиков и больше офицеров, эти два мира стали бы серьезной силой среди звезд. Но священник-солдат лишь тогда чего-то стоит, когда он в большей степени солдат, нежели священник.

— Это точно, — заметил Мор, — Во время последнего дела на Ассоциации, после того как мы взяли один небольшой городок, явился один из старейшин и потребовал выделить ему пятерых из моих людей в качестве палачей.