Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кукольник не двинулся с места. Потеряв гордый вид, умоляюще протянул:
– Синьоры, одумайтесь! У вас в руках нечто, дающее колоссальные возможности и немаленькую власть…
– Пошел вон! – рявкнул барон.
– Я никуда не уйду, пока есть надежда вас образумить…
Барон, надвигаясь на него, зловеще вопросил:
– А с лестницы ты не летал, птичка божья?
– Барон! – удержал его Пушкин. – Не пачкайте рук об этого субъекта. Для этого есть…
Послышался осторожный стук в дверь, напоминавший скорее царапанье.
Появившийся на пороге Луиджи вновь пребывал в том же состоянии легкой оторопелости. Правда, на сей раз он был уже в сюртуке, застегнутом на все пуговицы, причесался и как нельзя более походил на исправного слугу.
– Синьор, – сказал он, глядя на Пушкина. – Вам велено передать…
И протянул синий конверт, запечатанный сургучной печатью с изображением незнакомого герба.
– От кого это? – спросил Пушкин, вертя письмо в руках.
– Только что принес ливрейный лакей, очень точно описавший наружность вашей милости. На словах велено передать, что карета вас дожидается у входа. Какой будет ответ?
– Подождите в передней, – сказал Пушкин в некоторой растерянности.
И распечатал конверт, едва за слугой захлопнулась дверь. Лист плотной бумаги был увенчан тем же гербом, что на печати, а ниже безукоризненным почерком было написано:
«Князь Уголино Карраччоло, свидетельствуя свое почтение знаменитейшему российскому поэту, смиренно просит синьора Пушкина пожаловать для неотложного разговора, могущего оказаться полезным для обеих сторон».
– Фу ты! – воскликнул барон, бесцеремонно заглядывавший через плечо Пушкину. – Выходит, они уже знают, кто вы такой… Интересные дела. Вы, конечно же, не поедете…
– Конечно же, поеду, – сказал Пушкин. – Когда еще выпадет случай встретиться с нашими загадочными врагами лицом к лицу? Благо и карета ждет…
– С ума вы сошли?
– Ну почему? – спокойно спросил Пушкин. – На дворе – светлый день, мы с вами, как только что верно заметил господин Руджиери, не в дикой чащобе, а в центре большого европейского города… Если бы они хотели причинить нам вред, что им мешало прежде? Хотя бы тогда, ночью, на безлюдной дороге… А не спросить ли нам человека, несомненно знающего толк в здешних делах? Что скажете, синьор Руджиери?
– Боже мой, как вам везет… – сказал кукольник с нескрываемой завистью. – Такое приглашение может означать только одно: с вами хотят о чем-то договориться…
Пушкин усмехнулся:
– Потому что ни бумаги, ни перстень нельзя вульгарно отобрать?
– Вот именно – воскликнул Руджиери. – Вам несказанно повезло, у вас, если можно так выразиться, все козыри на руках. Вы можете ставить условия, торговаться на выгодных для себя позициях… Такого шанса упускать нельзя! В конце концов, это не монстры, не звери, вполне разумные и рассудительные…
– Вы не говорите «люди»? – спросил Пушкин с усмешкой. – Ну да, надо полагать, это определение не вполне уместно…
– Какая вам разница? Если у вас есть нешуточные козыри для серьезного торга?
– Вот видите, барон, – сказал Пушкин. – Знающий человек высказал свое веское мнение, которое с моими мыслями в чем-то совпадает… Вежливое приглашение следует вежливо принимать, не правда ли? Пойдемте посмотрим…
Он вышел в переднюю, где терпеливо дожидался лакей в раззолоченной ливрее, чьи пуговицы были украшены изображением все того же герба, с точки зрения геральдики ничем не примечательного. Скорее всего, внешность Пушкина была описана ему подробно – едва завидев его, лакей сделал шаг вперед и склонился в почтительном поклоне:
– Карета ожидает вашу милость.
Барон, шагнув вперед, сказал решительно:
– Я тоже поеду.
Окинув его взглядом, представлявшим восхитительную смесь вышколенности и потаенной наглости, лакей процедил:
– Касательно вашей милости у меня нет распоряжений. У меня создалось впечатление, что его сиятельство желает видеть лишь синьора Пушкина, каковым вы, смею предположить, не являетесь…
Выпрямился и застыл с видом непреклонным.
– Ну ладно, – сказал барон, перехватив выразительный взгляд Пушкина. – Только имейте в виду: если в вашем гнезде с головы моего друга хоть один волос упадет, будете иметь дело со мной…
Лакей с достоинством ответил:
– Признаться, мне совершенно непонятно, о чем толкует ваша милость… – и вопросительно глянул на Пушкина.
Тот сказал небрежно:
– Ну, я на вас полагаюсь, барон… – и, выходя, прихватил свою тяжелую трость, с которой много лет не расставался, упражняя с ее помощью руку, чтобы пистолет не дрогнул. Защита была, признаться, слабенькая, но очень уж он к этой трости привык.
Их ожидала запряженная парой карета. Лакей распахнул перед ним дверцу, а сам, разумеется, разместился на козлах. Хлестнул бич по спинам лошадей, карета тронулась. Несмотря на ранний час, народу на улицах было немало, и Пушкин, наблюдая через незавешенное окошко кареты окружающую суету, вдруг почувствовал себя странно: он словно был неким волшебным образом оторван от окружающего мира, шумевшего совсем рядом, с его красками, запахами, гомоном и многолюдством. Страха не было – но неприятный холодок все же щекотал чувства…
Он старательно запоминал дорогу – на всякий случай. Карета выехала за городские ворота и вскоре свернула с большой дороги, еще через несколько минут проехав в распахнутые высокие ворота. За ними расстилался обширный, изрядно запущенный парк, ветви старых деревьев были буквально усыпаны птичьими гнездами. Подсознание отметило некую странность, и скоро Пушкин догадался, в чем тут дело: гнезд было много, а вот птицы не видно ни единой…
А впрочем, парк вовсе не выглядел каким-то зловещим местом, как и показавшийся за деревьями дворец, судя по архитектуре, выстроенный лет триста назад, когда в Тоскане кипели те самые настоящие страсти: звон клинков средь бела дня и украдкой сверкавшие во мраке кинжалы наемных убийц, яды и порочные красавицы, заговоры вокруг трона, тугой свист арбалетных стрел…
Дворец был не особенно большим, возведенным с несомненным изяществом и, судя по первому впечатлению, содержавшимся в неусыпной заботе. Ничего, напоминавшего полуразрушенные логова привидений и прочей нечисти из английских готических романов.
Над входом красовался тот же герб – по виду ровесник дома, камень уже несколько пострадал от времени. Едва карета остановилась у главной лестницы, лакей предупредительно распахнул дверцу перед Пушкиным, а у высокой резной двери показался второй, распахнул ее и склонился в поклоне. Пока что не произошло ничего странного, все вполне укладывалось в привычные картины: некий дворянин прибыл к титулованной особе по ее вежливому приглашению…